...Я счастлив.
                     В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
                    Сергей Есенин

В 1814 году в «Вестнике Европы» за подписью «Александр Н. к. ш. п.» впервые было напечатано стихотворение Пушкина — «К другу стихотворцу».

Ровно через сто лет, в 1914 году, в журнале «Мирок» за подписью «Аристон» было впервые напечатано стихотворение Есенина «Береза».

Эти сто лет в русской поэзии по праву могут быть названы эпохой Пушкина. Могучий, всеобъемлющий пушкинский гений оказал решающее влияние на стремительный взлет поэзии XIX века.

Лермонтов, Некрасов, Кольцов, Никитин, Тютчев, Майков, Фет… Всем своим творчеством, жизнью и прежде всего своими новаторскими, глубоко национальными произведениями именно Пушкин проложил для них главные вехи на пути к высотам русской и мировой поэзии. Конечно, каждый из этой блистательной плеяды был рожден своим временем, каждый был самобытен и талантлив, и вместе с тем каждый, несмотря на свои личные художественные пристрастия, испытал на себе, на своем творчестве огромное воздействие Пушкина, каждый стремился к вершинам «нагой» пушкинской простоты.

В конце XIX и особенно в начале XX века многим казалось, что знамя реалистической поэзии поблекло. Нашлись даже «теоретики», «доказывающие», что реализм себя исчерпал. Иные горячие головы призывали сбросить с «парохода современности» Пушкина, Толстого, Достоевского…

Именно в это время вслед за «Березой» появляются в печати «удивительно сердечные», «размашистые» стихи Сергея Есенина. Мог ли тогда, в 1914 году, кто-либо предположить, что неизвестный автор, скрывавшийся под псевдонимом Аристон, — человек, которому суждено стать достойным преемником пушкинской славы. Поэт, который в пору становления нового, революционного искусства одним из первых сумел решительно повернуть к наследию русской классической поэзии и вместе с великими первопроходцами советской поэзии Владимиром Маяковским и Александром Блоком смело двинуться по пути реализма, народности, гражданственности. Продолжая, развивая, обогащая традиции Пушкина, Есенин оставался сыном своего века, своей эпохи. Все это позволило Есенину еще при жизни, в двадцатые годы, стать тем художником, который прочно и навсегда соединил реалистическую поэзию XIX века с поэзией социалистического реализма, рожденной Великим Октябрем.

Писали раньше
Ямбом и октавой.
Классическая форма
Умерла.
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздернул
Удила, -

Истинная поэзия — глубоко человечна. Она покоряет наши сердца любовью к человеку, верой в лучшие порывы его души; она помогает человеку в трагические минуты его жизни.

Поэзия ведет вечный бой за Человека!

Великие художники — великие гуманисты. Как негасимый огонь, проносят они через века свою неколебимую любовь и веру в Человека, в то, что будущее его светло и прекрасно. По своей творческой сути, по своим убеждениям и идеям они великие мыслители и революционеры духа; они постоянно и настойчиво вслушиваются в биение народного сердца, в могучее дыхание своей родины, чутко улавливая при этом нарастающие раскаты новых революционных бурь и потрясений. Все это и делает их поэзию бессмертной и вечной. Таков безымянный автор «Слова о полку Игореве», таковы наш Пушкин, наш Лермонтов и Некрасов, наш Маяковский и Блок, таков Сергей Есенин…

Я думаю:
Как прекрасна
Земля
И на ней человек.
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
И сколько зарыто в ямах!
И сколько зароют еще!
И чувствую в скулах упрямых
Жестокую судоргу щек.

Эти строки Есенина, наполненные и гордостью, и радостью, и болью за Человека, его судьбу, проникнутые нескрываемой тревогой за будущее всего Человечества, всей нашей Планеты, могли бы по праву стать эпиграфом ко всем есенинским стихам и поэмам.

Поэзия Есенина, удивительно «земная» и вместе с тем — «вселенская», озарена немеркнущим светом истинной любви ко всему живому в мире:

Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил...

Родина — это не географическое понятие, не голое поле и даже не три березки. Родина — это прежде всего люди, твои соотечественники, это народ, который обстраивает, украшает свою землю, борется за ее свободу, дзет этой земле свое имя.

Гуманизм Есенина рожден его великой любовью к Родине.

Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где-то вдали, на кукане реки,
Дремную песню поют рыбаки.

Оловом светится лужная голь...
Грустная песня, ты - русская боль.

Уже в ранних стихах поэта, по сути дела, нет идиллии. Есть боль, тревога, печаль, скорбь, нет одного — равнодушия к судьбам миллионов тружеников, к Человеку. И не только в стихах, в творчестве, но и в мыслях, в поступках юного поэта.

«…Человек! Подумай, что’ твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны», — читаем мы в одном из ранних писем Есенина. Все видит, все замечает взор поэта, на все бесчеловечное, тревожное, горькое в жизни отзывается его чуткая, легко ранимая душа. Даже там, где в стихах, казалось бы, речь идет не о человеке, главным для поэта остается Человек, его отношение к окружающему миру, его моральный, нравственный облик. Перечитайте «Песнь о собаке», «Корову», «Лисицу», «Табун», и вы явственно ощутите это.

В дооктябрьский период именно гуманизм во многом помог Есенину определить свою общественную демократическую позицию, свое отрицательное отношение к мировой империалистической войне:

Понакаркали черные вороны:
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.

Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.

Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.

Такие стихи могут родиться только в сердце художника, для которого война — непоправимое человеческое горе. Вот откуда и лирическая напряженность и гуманистический пафос этих строк.

Нельзя любить землю вообще. Человека — вообще. Это чуждо истинному искусству. Только любя свою Родину, свой народ, своих соотечественников, можно стать великим гуманистом, художником близким, доступным, понятным людям разных стран и наций.

Мировое значение Есенина, действенная сила его поэзии определяются прежде всего тем, что он сумел, преодолевая и объективные противоречия революционной эпохи, и свои субъективные взгляды и заблуждения, понять, осмыслить мировоззренчески, философски и раскрыть художественно в своих стихах и поэмах величайшее историческое значение Октябрьской революции, открывшей народам мира путь к подлинной свободе — социализму, к нравственному, духовному возрождению Человека.

С публицистической страстью и гражданской убежденностью и, одновременно, с огромной художественной силой говорит Есенин о непримиримом, социально-классовом столкновении двух нравственных начал в современной общественной жизни, о двух «концепциях» Человека, одна из которых родилась в старом буржуазном мире, а другую принесла народу Великая Октябрьская революция.

Ныне становится все очевиднее, что Есенин, в годы революции, находясь в постоянных, тревожных раздумьях о будущем «полевой» Руси, о том, «куда несет нас рок событий?», был предельно обеспокоен завтрашним днем всего Человечества. Ему, как когда-то Льву Толстому из Ясной Поляны, из своего «знаменитого села» — Константинове, зримо открывался и проглядывался до самых дальних далей весь современный окружающий его мир, в вечном борении человеческих страстей, непримиримости добра и зла, света и тьмы, богатства и нищеты: мир, охваченный революционной октябрьской бурей:

Сойди, явись нам, красный конь!
Впрягись в земли оглобли.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мы радугу тебе - дугой,
Полярный круг - на сбрую.
О, вывези наш шар земной
На колею иную.

Не только в стихах, но и в прозе Есенин стремился заглянуть в будущее Человечества. «Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности».

Слова эти были произнесены в… 1918 году. Автором подобных слов мог бы быть отец Космонавтики — Циолковский или великий Эйнштейн. Но слова эти, как мы знаем, были сказаны молодым, двадцатитрехлетним рязанским поэтом, дед и отец которого пахали землю; сказаны в то время, когда даже иным писателям-фантастам родина Есенина — Россия — виделась «во мгле».

Лишь поэт, которого до глубины души, столь нераздельно и постоянно, волновала и красота родных его «рязанских раздолий», и судьба «Руси крестьянской» в «суровые, грозные годы» революции, и будущее всего «шара земного», мог создать «Инонию» и «Сорокоуст», «Пугачева» и «Страну негодяев», «Москву кабацкую» и «Персидские мотивы», «Русь Советскую» и «Письмо к женщине», «Песнь о великом походе» и поэму «Ленин», «Капитана земли» и «Балладу о двадцати шести», «Черного человека» и «Анну Снегину».

А лирико-философские стихи Есенина! Такие, как «Не жалею, не зову, не плачу…», «Отговорила роща золотая…», «Мы теперь уходим понемногу…», «Спит ковыль. Равнина дорогая…», «Жизнь — обман с чарующей тоскою…», «Цветы мне говорят — прощай…» — и другие. Сколько в них самого сокровенного, есенинского, лично пережитого поэтом, и, одновременно, сколько общечеловеческой доброты и сердечного тепла, которых и ныне явно не хватает на нашей планете.

Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил - забыли про меня.

Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.

Глубокочеловечное, свободолюбивое, в высшей степени патриотическое слово Есенина доходит ныне до сердец миллионов людей во всех уголках нашей планеты, пробуждая в них все лучшие черты, объединяя их нравственно, духовно, помогая им познавать и открывать для себя еще полнее Родину поэта — страну Октябрьской революции, первую страну социализма, давшую миру Прометея XX века — великого Ленина.

Путь к истине, к правде Революции, к Человеку нового мира оказался на редкость суровым и многотрудным. Есенин «выдюжил», выстрадал этот путь каждой строкой своих стихов, всей своей бурной, дерзко неповторимой, прекрасной жизнью.

ПРИЗНАНИЕ

К каждому хоть раз в жизни приходит его весна. И каждый навсегда сохраняет ее в далях своей памяти. Единственную. Неповторимую. Такой для Есенина стала весна 1915 года:

Мечтатель сельский -
Я в столице
Стал первокласснейший поэт.

«В это время, — отмечал Есенин позднее в автобиографии, — у меня была написана книга стихов «Радуница». Я послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал туда сам». Поехал в неизвестность. Без денег, без рекомендательных писем, с одним богатством — стихами. За окном поезда была его Россия. Серое небо. Поля, перелески. Избы, вросшие в землю… Где-то «вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка…».

Сердце гложет плакучая дума...
Ой, не весел ты, край мой родной.

Эта Россия — солдаты, мужики, бабы — была вместе с ним и здесь, и тесном вагоне третьего класса. Об их судьбе, печальной, неустроенной, поэт рассказал в своей «Руси»:

Затомилась деревня невесточкой -
Как-то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой, -
Не погибли ли в жарком бою?

Сколько русских солдат забрала война! Сколько матерей не дождались своих сыновей! Сколько девичьих надежд убила война!

Девушка в светлице вышивает ткани,
На канве в узорах копья и кресты.
Девушка рисует мертвых на поляне,
На груди у мертвых - красные цветы.

Эти строки — один из первых тревожных откликов поэта на войну. «Война мне всю душу изъела», — скажет он позднее в «Анне Снегиной».

Как же встретил Петроград молодого рязанца? Чем жила столица в те дни, когда Есенин, сойдя с поезда, буквально прямо с вокзала, отправился разыскивать Александра Блока?

Петроград жил войной.

Россия жила войной.

Девятого марта 1915 года Александр Блок отмечает в записной книжке: «Перемышль сдался. — Усталость. — Днем у меня рязанский парень со стихами». Документы, свидетельства современников позволяют довольно точно воссоздать общую атмосферу и важнейшие моменты первой встречи двух поэтов, встречи, которой суждено было сыграть такую важную роль во всей дальнейшей судьбе Есенина. Не случайно Есенин так настойчиво просит Блока принять его. «Александр Александрович! — обращается он к Блоку. — Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное (подчеркнуто мной. — Ю.П.). Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением. С. Есенин». На том коротком есенинском письме Блок после встречи записывает: «Крестьянин Рязанской губ., 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные. Язык. Приходил ко мне 9 марта 1915».

Менее известна вторая записка. Она предельно коротка: «Я, поэт, приехал из деревни, — указывает в ней Есенин, — прошу меня принять». Из нее Блоку становится очевидным, что на этот раз его просит принять не просто один из начинающих столичных стихотворцев, а поэт-крестьянин. Он пришел к Блоку со своей Россией. Стихи его были рождены любовью к «стране березового ситца», где прошло босоногое детство поэта, отшумела его юность.

Тебе одной плету венок,
Цветами сыплю стежку серую.
О Русь, покойный уголок,
Тебя люблю, тебе и верую.

Но Русь всегда жила беспокойно, тревожно: то грудью вставая против врагов на поле Куликовом и под Бородином, то озаряясь всполохами народных мятежей и восстаний.

Вместе с картинами родной природы, с образами, выхваченными непосредственно из деревенской жизни, героями юношеских стихов и поэм Есенина становятся: и Евпатий Коловрат со своими «сокольями-дружниками»; и мужественный сподвижник Степана Разина — «верный сын» Василий Ус; и Марфа Посадница, призывающая «внуков Васькиных, правнуков Микулы» защитить «вольный Новгород» от московского царя. Образы эти очерчены молодым поэтом еще как бы пунктиром; они недостаточно конкретны исторически. Но при всем этом по своим былинно-песенным, народным истокам они были созвучны романтически легендарным героям блоковского цикла «На поле Куликовом».

Какие есенинские стихи мог услышать Блок? Всего вероятнее, это были ранние стихи, которые затем вошли в первую книгу поэта. Есенин читал одно, второе, третье… пятое стихотворение.

За свою жизнь Блок видел и слышал многих поэтов, и начинающих и именитых. Его трудно было удивить. И все же Есенин удивил, а вернее, взволновал Блока. «Стихи свежие, чистые, голосистые». Требовательный к себе и другим Блок не часто столь высоко отзывался о стихах, которые слышал впервые.

Во время встречи Блок отобрал для печати шесть стихотворений Есенина! По существу, это был небольшой цикл. Важным был еще один шаг, который предпринимает Блок. Понимая, как трудно напечататься в столичных журналах начинающему поэту, да еще из крестьян, а также зная, что у Есенина в Петрограде нет ни друзей, ни знакомых и ему, по существу, на первых порах негде остановиться, Блок с отобранными стихами и краткими рекомендательными письмами направляет Есенина к поэту С. М. Городецкому и литератору М. П. Мурашеву. «Дорогой Михаил Павлович! — писал Блок Мурашеву. — Направляю к Вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и Вы лучше, чем кто-либо, поймете его. Ваш А. Блок». Внизу была приписка: «Я отобрал 6 стихотворений и направил с ними к С. М. (Городецкому. — Ю.П.), Посмотрите и сделайте все, что возможно. А. Б.»

Как видим, и в этом письме Блок прежде всего подчеркивает одаренность и самобытность молодого рязанского поэта. «Направляю талантливого… поэта-самородка». Далеко не всегда можно было услышать от сдержанного Блока подобные оценки и рекомендации.

Письмо Блока привело Есенина впервые и к поэту Городецкому. Они встретились 11 марта 1915 года. «Есенин, — вспоминает последний, — пришел ко мне с запиской Блока. И я, и Блок увлекались тогда деревней… Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию». В тот же день Городецкий писал редактору «Ежемесячного журнала» В. С. Миролюбову: «Дорогой Виктор Сергеевич. Приласкайте молодой талант — Сергея Александровича Есенина. В кармане у него рубль, а в душе богатство».

Как мы знаем, и Мурашев и Городецкий постарались действительно сделать для Есенина, по просьбе Блока, «все, что возможно», особенно в первые месяцы его пребывания в Петрограде.

«Стихи у меня в Питере прошли успешно, — писал Есенин 24 апреля 1915 года Н. Клюеву. — Из 60 принято 51. Взяли «Северные записки», «Русская мысль», «Ежемесячный журнал» и др.»

Спустя некоторое время один из рецензентов так отозвался о ранних есенинских стихах: «Усталый, пресыщенный горожанин, слушая их, приобщается к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли, к неведомой ему трудовой крестьянской жизни, и чем-то радостно-новым начинает биться умудренное всякими исканиями и искусами вялое сердце».

Все это будет — после Блока. Он первым открыл талант Есенина, первым услышал «песни души» рязанского поэта и «сразу признал» его. А главное — ввел в большую литературу.

В канун нового, 1916 года газета «Биржевые ведомости» назвала литераторов, чьи выступления предполагались на ее страницах в будущем году. Рядом с Александром Блоком среди известных писателей стояло имя Сергея Есенина.

Девятое марта 1915 года — день первой встречи с Блоком — стал для Есенина едва ли не самым радостным и счастливым. Талант его признал первый поэт России! Прощаясь, Блок подарил молодому рязанскому поэту книгу своих стихов. На ее титульном листе он написал: «Сергею Александровичу Есенину на добрую память. Александр Блок. 9 марта 1915 г., Петроград».

Имеется еще один очень важный, о многом говорящий документ. В одной из своих записных книжек Александр Блок отмечает: «22 апреля. Весь день брожу, вечером в цирке на борьбе, днем у Философова в «Голосе жизни». Писал к Минич и к Есенину». Письмо Блока к Есенину примечательно во многих отношениях.

«Дорогой Сергей Александрович. Сейчас очень большая во мне усталость и дела много. Потому думаю, что пока не стоит нам с Вами видеться, ничего существенно нового друг другу не скажем. Вам желаю от души остаться живым и здоровым.

Трудно загадывать вперед, и мне даже думать о Вашем трудно, такие мы с Вами разные; только все-таки я думаю, что путь Вам, может быть, предстоит не короткий и, чтобы с него не сбиться, надо не торопиться, не нервничать. За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее.

Я все это не для прописи Вам хочу сказать, а от души; сам знаю, как трудно ходить, чтобы ветер не унес и чтобы болото не затянуло.

Будьте здоровы, жму руку.

Александр Блок».

Самое главное и прекрасное в этом письме — искренняя озабоченность и беспокойство Блока за дальнейшую судьбу молодого поэта, его будущее. Пожалуй, как никто другой, Блок ясно видел, какие опасности подстерегают Есенина на многотрудном и тернистом литературном пути, и со всей присущей ему прямотой и бескомпромиссностью предупреждал об этом молодого поэта. Примечателен и тон письма: известный поэт ведет свой разговор с Сергеем Есениным предельно доверительно и откровенно, без тени какого-либо превосходства и резонерских поучений. Одно движет Блоком: чтобы талантливый рязанский поэт, стихи которого он услышал впервые месяц назад, «выдюжил» и утвердился в литературе.

Простое совпадение или произошло это не случайно: Блок отправил свое письмо Есенину в тот же день, когда в очередном номере журнала «Голос жизни» появилась статья Зинаиды Гиппиус «Земля и камень» под псевдонимом «Роман Аренский». Автор посвятил ее стихам рязанского поэта, который «действительно талантлив». Однако, в отличие от Блока, Зинаида Гиппиус ведет свой разговор о стихах Есенина в снисходительно-умилительных тонах, с чувством явного духовного «превосходства» над «земляным поэтом». «Замечательно, — довольно бестактно рассуждает она, — что при таком отсутствии прямой, непосредственной связи с литературой, при такой разностильности Есенин — настоящий современный поэт». Появление в столице поэта с Рязанщины для Гиппиус всего лишь очередная литературная сенсация. Она сравнивает его с молодым «каменным» поэтом, барски-покровительственно замечая при этом, что Есенин не знает «языков», а потому ему невдомек, что значит «манто», «ландолэ», «грезо-фарс» и т. д., а коллега не понимает ни «дежки», ни «купыря» и скорее до экарлатной зари додумается, чем до «маковой».

Как вспоминает один из современников Есенина, прочтя статью 3. Гиппиус, поэт с возмущением заметил: «Она меня, как вещь, общупывает». Позднее Есенин скажет о выступлениях, подобных статейке 3. Гиппиус: «…стихи мои были принимаемы и толкуемы с тем смаком, от которого я отпихиваюсь сейчас руками и ногами».

Вот почему в первые месяцы своего пребывания в Петрограде в 1915 году, а затем и позднее, в 1916-м, Есенин с особой силой тянется к Блоку. «Я очень люблю Блока», — не раз признавался Есенин друзьям. К нему «только сначала подойти трудно».

Пример Блока воочию убеждал Есенина, что только предельная искренность и правда чувств рождают в сердце поэта стихи, без которых люди не могут жить, как без воздуха и света.

И, конечно, не случайно в наши дни, чем больше и больше поэзия Есенина занимает места в наших сердцах, тем ближе и ближе к нам становится не только Есенин, но и Блок. Мы не оговорились, именно Блок, его поэзия, его судьба.

Возникает как бы своеобразная эмоциональная «цепная реакция»: чувство родины, которым наполнены стихи Есенина, заставляет нас сегодня в первую очередь вспомнить Блока, а не тех литераторов, кого долгое время считали наставниками и учителями Есенина и кто, если верить иным мемуаристам и критикам, оказал едва ли не самое сильное влияние на творчество Есенина.

И пусть временами Есенину казалось, что он «отошел» от Блока, пусть временами он спорил с Блоком, доходя в этих спорах порой до «отрицания» Блока, — вес это не могло повлиять на то удивительное внутреннее единство, на ту нерасторжимую поэтическую связь времен, которая навсегда соединила их имена в истории русской демократической поэзии, в истории революционной России.

«НЕ НАДО РАЯ»

В самом начале 1916 года вышла первая книга Есенина — «Радуница». Надо ли говорить, сколь счастлив был в те дни двадцатилетний поэт! «Получив авторские экземпляры, — рассказывает один из современников Есенина, — Сергей прибежал ко мне радостный, уселся в кресло и принялся перелистывать, точно пестуя первое свое детище. Потом, как бы разглядев недостатки своего первенца, проговорил:

— Некоторые стихотворения не следовало бы помещать».

В дальнейшем, подготавливая к печати второе издание книги, поэт исключает из нее почти половину стихотворений (шестнадцать!). Заметим, что подобное предельно взыскательное отношение к публикации своих произведений Есенин сохранил на всю жизнь. Когда в двадцать пятом году поэт решает выпустить Собрание сочинений, то из пятнадцати тысяч строк, написанных им, отбирает «самое лучшее» — десять тысяч строк и лишь их включает в Собрание.

Но вернемся к первой книге Есенина. Истинная красота и художественность заключалась в стихах молодого поэта. Вспомним крылатые есенинские строфы:

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется - на душе светло.

Или:

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты - в ризах образа...
Не видать конца и края -
Только синь сосет глаза.

«Поэзия разлита всюду, умей только ощущать ее… В Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками… Для Есенина нет ничего дороже родины», — так высоко и проницательно отозвался о первой книге поэта тонкий ценитель и знаток русской словесности профессор П. Н. Сакулин.

«Радуница» переиздавалась в восемнадцатом и двадцать первом годах. Не всегда так удачно складывается судьба первой поэтической книги.

В «Радуницу» 1916 года вошли далеко не все стихи и поэмы, которые были к тому времени созданы Есениным. Здесь следует прежде всего назвать стихотворение «Русь» (оно вошло во второе и третье издание книги). Ни в одном из других произведений той поры Есенин не был столь близок к реалистическому показу действительности. Образ Родины в нем не застит ни религиозная символика, ни церковная лексика. Нет здесь и тени ученического подражания, копирования литературных приемов других авторов, что нетрудно обнаружить в ряде ранних стихотворений («Моя жизнь», «Тяжело и прискорбно мне видеть…»).

В «Руси» отчетливо слышен свой поэтический голос, своя песнь о Родине. И вместе с тем песнь эта как бы продолжает проникновенную кольцовскую песнь о Русской земле; глубоко созвучна она никитинской Руси; в то же время по настроению есенинская «Русь» чем-то перекликается с блоковскими скорбными раздумьями о Родине.

И едва ли не более всего она заставляет нас вспомнить строки знаменитой некрасовской песни «Русь»:

Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и забитая,
Ты и всесильная,
Матушка-Русь!

И хотя в «Руси» Есенина слышится больше скорбный голос «музы печали», чем «музы мести», народного гнева, нельзя не видеть, не почувствовать главного: в основе своей это произведение близко по духу поэзии Некрасова.

Стихотворение «Русь», как и ряд других, давало Есенину полное право сказать позднее о том, что отделяло его творчество от буржуазно-декадентской литературы в годы мировой войны: «Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму… У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему «гром победы, раздавайся», но поэт может писать только о том, с чем он органически связан».

Есенин был кровно связан с жизнью русского крестьянства. Красота родных русских раздолий, язык сограждан, молодецкая удаль и грустная боль русской песни, в которой звенит народная душа, — все это было для поэта органически родным и близким. Все, что несло горе и страдание его народу, было чуждо поэту. Есенинская лирика уходит своими корнями в ту реальную действительность, которая окружала поэта.

Стремление к показу горькой правды жизни русского крестьянства отчетливо проявилось в повести Есенина «Яр», созданной им в 1915 году.

Молодой писатель по-своему пытается художественно осмыслить социальные конфликты и противоречия в жизни деревни тех лет.

Повесть Есенина, несмотря на романтический образ ее героя «правдоискателя» — Карева, — это волнующий, суровый в основе своей, реалистический рассказ о тяжелой, бесправной доле русского мужика. Автор показывает, как искры народного горя-гнева то там, то тут вспыхивают стихийно во мраке темного яра деревенской жизни. Таковы сцены, в которых мужики, во главе с Иеном Кавелиным, убивают ненавистного им помещика. Смелость, честность, готовность пострадать за правду, за народ — вот черты, присущие старому крестьянину Иену Иеновичу Кавелину. Характер его раскрывается Есениным в повести «Яр» в острых драматических ситуациях.

Любовь Есенина к Родине, чуждая «идеализации народничества», ненависть к войне, несущей народу горе и страдания, тяготение певца крестьянской Руси к передовым общественным силам и идеям, к реализму и народности в искусстве — все это помогало поэту в бурные революционные годы находить свой путь к правде Великого Октября правде века.

«КОММУНОЙ ВЗДЫБЛЕННАЯ РУСЬ»

Время Есенина — время крутых поворотов в истории России. Оно «помечено» и революционными баррикадами пятого года, и ленской грозой двенадцатого года, и пожаром мировой войны, и крушением самодержавия в февральские дни семнадцатого года, и октябрьским залпом «Авроры».

Вселенский, космический характер событий октябрьской эпохи захватывает воображение поэта. Торжественно, призывно звучат многие есенинские стихи первых революционных лет. Примечательно в этом отношении стихотворение «Небесный барабанщик», относящееся к 1918 году.

Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!

Души бросаем бомбами,
Сеем пурговый свист.
Что нам слюна иконная
В наши ворота ввысь?

Нам ли страшны полководцы
Белого стада горилл?
Взвихренной конницей рвется
К новому берегу мир.

«Небесный барабанщик» и «Пантократор», «Инония» и «Кантата», «О, Русь, взмахни крылами…» и «Разбуди меня завтра рано…» и другие произведения Есенина 1917-1919 годов — это первые «завязи» его будущих историко-революционных поэм, это проба сил художника, призванного Историей, Временем, Родиной воссоздать образ восставшей России.

Пафос революционной романтики, искренней убежденности, веры в могучий, неодолимый порыв народа к свободе здесь, в этих стихах, бесспорен и очевиден. Этот свободолюбивый пафос близок набатному призыву к мировой буре, «мировому пожару» в «Двенадцати» Александра Блока, созвучен революционному духу «Левого марша» Владимира Маяковского.

Но будем до конца верны истине. В стихах поэта пока еще остается, по существу, без ответа наиглавнейший вопрос — кто в Октябре 1917 года повел «Корабль-Россию» сквозь революционные бури и потрясения, каков он, этот прозорливый и бесстрашный «капитан и рулевой», которому было предназначено историей повернуть «шар земной» к новому, социалистическому берегу.

Земля - корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.

Это, конечно, не значит, что сын трудовой крестьянской Руси Сергей Есенин, с первых дней революции вставший «на сторону Октября», не чувствовал, не ощущал ведущей, организующей силы большевиков-ленинцев.

И чувствовал и ощущал: более того, настойчиво обращал свой взор к правде большевиков. Иначе не родились бы в сердце поэта, еще в 1918 году, такие строки:

Небо - как колокол,
Месяц - язык,
Мать моя - родина,
Я - большевик.

Иначе не сказал бы поэт о себе в 1919 году с явно полемическим запалом:

Говорят, что я большевик,
Да, я рад зауздать землю...

Наперекор всем трудностям, в ожесточенной схватке с врагом прокладывал пролетариат России дорогу в социалистическое будущее. Именно в этот сложный период классовых битв и проявился наиболее ощутимо «крестьянский уклон» Есенина. «В годы революции, — писал поэт в автобиографии, — был всецело на стороне Октября, — но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном». В произведениях Есенина этот уклон прежде всего отражал те конкретные, реальные противоречия, которые были характерны для русского крестьянства в период революции. «Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, — это стремление, — указывает В. П. Ленин, — красной нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции…»¹.

Суровые будни военного коммунизма потребовали железной дисциплины, введения продразверстки, трудовой повинности; потребовали подчинения всей жизни страны единой цели — победить врага.

Трудно тогда было многим, очень многим сразу осмыслить этот исторически неизбежный крутой поворот в жизни революционной России.

Чем яростнее интервенция, блокада, разруха обрушивали жестокие удары на молодую республику Советов, тем сильнее охватывает поэта душевное смятение, тем неотступнее тревожные чувства и мысли; тогда-то и рождаются трагические строки «Сорокоуста»:

Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях,
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной аллилуйя.

Вслушайтесь, какая кровоточащая боль и неуемная скорбь о невозвратной, исторически обреченной на гибель старой деревне звучит в «Сорокоусте», «Песни о хлебе», «Исповеди хулигана», в стихотворениях «Мир таинственный, мир мой древний…», и вместе с тем какая в этой трагедийной песне поэта обжигающая душу тревога за будущее России! Разве можно забыть романтический образ есенинского «красногривого жеребенка»! Он имеет глубокий исторический смысл:

Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

Ход времени, ход истории неумолим. Поэт это чувствует. «Конь стальной победил коня живого», — с тревогой и грустью замечает он в одном из писем.

От восторженно-романтических иллюзий «Инонии» и «Пантократора» — не осталось и следа. Что ждет Россию в будущем? Неужели вновь, как во времена Разина и Пугачева, рухнут надежды крестьянской Руси на свободу и землю?! Поэт испытывает мучительные сомнения и раздумья: «Мне очень грустно сейчас, — пишет Есенин в 1920 году, — что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал…» Позднее, в «Письме к женщине», Есенин скажет об этом времени и о себе.

Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...

ПРЕОДОЛЕНИЕ

«За годы революции, — отмечал Есенин в 1924 году в незавершенной им статье о современной литературе, — когда был разрушен старый быт, а новый быт в вихре событий не мог еще народиться, художественное творчество в нашей стране было так же вихревым и взрывчатым, как время революции. Пришло царство хаоса. Невероятный раскол и сногсшибательные объединения. Образовалось бесчисленное количество групп и течений. Те писатели и поэты, которые черпали свою силу в содержании старых укладов, оказались за рубежом и умолкли, а те, которые приняли революцию, пошли рядом с ней».

Рожденная Октябрем, молодая советская литература развивалась и крепла в идейной борьбе с упадочнической литературой буржуазного мира; одновременно, в пору своего становления, ей приходилось преодолевать влияние различных (по существу мелкобуржуазных) групп и группочек, которые под дымовой завесой своих «революционных» манифестов, деклараций и лозунгов о новом искусстве пытались протащить в молодое советское искусство чуждые ему буржуазно-эстетические теории и оказать свое влияние на творчество художников, вставших на сторону революционного народа. Одной из таких литературных групп и были фактически «имажинисты». Организаторы этой группы (В. Шершеневич и А. Мариенгоф) опубликовали в начале 1919 года «Декларацию» — своеобразный литературный манифест имажинистов, который был подписан и Есениным.

В дальнейшем поэт вместе с имажинистами выступает на литературных вечерах, участвует в их сборниках и журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном».

Большинство имажинистов по своим литературным взглядам были типичными представителями формалистического искусства. «Критикуя» лозунг футуристов «слово — самоцель», они настойчиво выдвигали «новый» лозунг «образ — самоцель», трактуя его совершенно формалистически. «Искусство — есть форма. Содержание — одна из частей формы», — безапелляционно заявляли они.

Что же связывало реалиста Есенина с имажинистами?

Главным здесь было стремление Есенина попытаться утвердить свою поэтическую школу. К этому времени Есенин порывает с литературной группой «Скифов» (Иванов-Разумник, Н. Клюев, А. Белый). Отходит он, после некоторого сближения, и от поэтов Пролеткульта (М. Герасимов и др.), верно почувствовав, что наполненные «зовом гудков» их космические стихи воссоздают только фигуру «внешнего пролетария».

В первые годы революции Есенин проявляет особый интерес к познанию природы художественного образа, отношению поэзии к жизни. В 1918 году он пишет свою теоретическую работу «Ключи Марии».

Поэт исключительно строго подходит к оценке и своих стихов, и творчества других писателей. «Я очень много болел за эти годы, — отмечает он в одном из писем той поры, — очень много изучал язык и к ужасу своему увидел, что… все мы, в том числе и я, не умеем писать стихов».

Сближаясь с имажинистами, Есенин поначалу считал, что его эстетические принципы близки к их творческим устремлениям. На самом же деле формалистическое творчество имажинистов было глубоко чуждо есенинской поэзии. Не будучи в силах свернуть Есенина с реалистического пути, имажинисты порой уводили его на свои извилистые литературные проселки. В «Стойле Пегаса», литературном кафе имажинистов, Есенина чаще всего окружали люди богемно-буржуазного толка. Все это оказывало нездоровое влияние на поэта и в конечном итоге — на его творчество.

Трагическая тема человека, чуждого по духу деклассированной богеме и стремящегося вырваться из ее цепких лап, раскрывается Есениным в ряде стихотворений цикла «Москва кабацкая»:

Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг...
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.

И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
"Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживет!"

Отрицательно сказалось в таких произведениях Есенина, как «Исповедь хулигана», «Кобыльи корабли», в некоторых стихах цикла «Москва кабацкая» («Сыпь, гармоника. Скука, скука…» и др.) известное увлечение вычурными образами и нарочито вульгарной лексикой, за которые ратовали имажинисты.

Художественный авторитет Есенина уже в те годы был высок. Имажинисты, литературная ценность которых часто равнялась нулю, всеми силами старались держаться за Есенина, в то время как он все яснее ощущал различие между своим творчеством и их отношением к искусству. «Собратьям моим кажется, — говорил Есенин весной 1921 года об имажинистах, — что искусство существует только как искусство. Вне всяких влияний жизни и ее уклада… Но да простят мне мои собратья, если я им скажу, что такой подход к искусству слишком несерьезный… У собратьев моих нет чувства родины со всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния. У Анатоля Франса, — продолжает Есенин, — есть чудесный рассказ об одном акробате, который выделывал вместо обыкновенной молитвы разные фокусы на трапеции перед богоматерью. Этого чувства у моих собратьев нет. Они ничему не молятся, и нравится им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которые есть ни больше, ни меньше, как ни на что не направленные выверты. Но жизнь требует только то, что ей нужно, и так как искусство только ее оружие, то всякая ненужность отрицается так же, как и несогласованность».

И, конечно, далеко не случайно в пору шумных имажинистских деклараций и выступлений Есенин неоднократно публикует свои прекрасные реалистические стихи. Так, в газете «Советская страна» в феврале 1919 года в номере, где была помещена «Декларация передовой линии имажинизма», Есенин печатает такие явно антиимажинистские стихи, как «Песнь о собаке» и «Устал я жить в родном краю…». В это же время самарский журнал «Зарево заводов» публикует «Кантату». Несколько позднее выходит сборник «Автографы». В нем, наряду с другими, был помещен автограф стихотворения Есенина «Разбуди меня завтра рано…». Не исчерпываются имажинизмом в 1919-1921 годах и литературно-общественные связи поэта. В начале февраля 1919 года Есенин вошел в состав литературной секции при литературном поезде имени А. В. Луначарского. «Секция ставит своей задачей, — сообщила одна из газет того времени, — широкое ознакомление масс с литературой, литературными течениями и школами. В каждом городе, в котором будет останавливаться поезд, будут устраиваться митинг» искусства, лекции, диспуты. В литературную секцию вошли: С. Гусев-Оренбургский, Рюрик Ивнев, Сергей Есенин, Григорий Колобов, Анатолий Мариенгоф, Петр Орешин, Вячеслав Полонский, Александр Серафимович, Борис Тимофеев, Георгий Устинов». В марте 1919 года Есенин подписывает заявление о зачислении в члены «Литературно-художественного клуба» при Советской секции писателей, художников и поэтов. Вот текст этого, во многом примечательного, документа: «В литературно-художественный клуб советской секции союза писателей, художников, поэтов. Признавая себя по убеждениям идейным коммунистом, примыкающим к революционному движению, представленному РКП, и активно проявляя это в моих поэмах и статьях, прошу зачислить меня в действительные члены литературно-художественного клуба советской секции писателей, художников, поэтов. Член секции: Сергей Есенин». Весной 1919 года для издательства «Факел» Есенин готовит сборник своих революционных поэм.

Эти и ряд других фактов, ставших известными в последние годы, позволяют утверждать нам, что «традиционное» представление об «имажинизме» Есенина, а главное, об идейно-творческих связях поэта с литературной группой имажинистов, нуждается в серьезных коррективах. И далеко не случайно позднее, в автобиографии 1925 года, поэт решительно отмечал, что «имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом».

«КТО ТАКОЕ ЛЕНИН?»

Как и всей молодой многонациональной советской поэзии, Сергею Есенину, одному из ее основоположников, в те годы еще предстояло глубоко и всесторонне прочувствовать и уяснить до конца объективную неизбежность колоссальных трудностей на пути крестьянской России к социализму, а главное, осмыслить философски, с социально-классовых позиций всемирно-исторические деяния Ленина, коммунистов; осмыслить для того, чтобы в будущем вместе с Горьким, Маяковским и другими зачинателями советской литературы открыть художественно в мировом искусстве тему Октября, воссоздать образ Ленина — нового героя революционной эпохи.

Мужественно и честно преодолевая противоречия самой действительности, освобождаясь, порой мучительно-напряженно, от предрассудков и заблуждений, Сергей Есенин с каждым годом все сознательнее, все настойчивее пытается как художник и гражданин «постигнуть в каждом миге коммуной вздыбленную Русь». Поэт стремится в своем творчестве — стихах и поэмах — ответить прежде всего на самый главный для крестьянской Руси вопрос: когда же в конце концов и кто даст крестьянину-труженику долгожданное право «владеть землей» и пахать ее для себя «весь век»; и еще: перестанет ли наконец «мужик» быть «разменной монетой» и «забавной игрушкой» в руках различного рода меньшевистских, эсеровских и прочих «защитников» крестьянства.

Пройдет всего пять лет с момента «Сорокоуста», — но каких!!! — и Сергей Есенин в «Анне Снегиной» как художник и мыслитель расскажет об огромной вере России крестьянской в Левина — «старшего комиссара» Советской власти, — о том, какою силой вождь революции сумел потрясть «шар земной» и «вздыбить всю нашу планету»

Характерна одна из «ключевых» сцен «Анны Снегиной», когда радловские мужики настойчиво «пытают» своего земляка, героя поэмы, о самом главном и насущном для них в революции:

"Скажи:
Отойдут ли крестьянам
Без выкупа пашни господ?
Кричат нам,
Что землю не троньте,
Еще не настал, мол, миг,
За что же тогда на фронте
Мы губим себя и других?"
И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченный думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звон головы:
"Скажи,
Кто такое Ленин?"
Я тихо ответил:
"Он - вы".

Ленин, большевики впервые в истории крестьянской Руси посмотрели на «мужика» как на единственно реального и надежного союзника рабочей России в пролетарской революции. Вот что приводит Есенина вместе с трудовой крестьянской Русью к правде Ленина, к новому революционному берегу; вот что дает поэту гражданское и моральное право столь определенно и торжественно говорить об истинно народной политике вождя Октябрьской революции и действительной защите Лениным кровных интересов русского крестьянства.

«Он — вы». Эта предельно лаконичная, афористическая фраза полна глубочайшего внутреннего смысла. Она — свидетельство подлинного историзма, подлинного понимания поэтом в годы создания «Анны Снегиной» народного характера Ленина, народности его политики, взглядов, свидетельство кровной связи вождя революции с широкими трудящимися массами.

«Он — вы». Это и ответ героя «Анны Снегиной» крестьянам, и, в еще большей степени, ответ поэта самому себе. Это великое открытие поэтом для себя сути, существа Ленина, его революционного дела, его бессмертных идей.

Именно этим открытием, этим высочайшим гражданским убеждением — «Он — вы» — проникнуты и «Песнь о великом походе», и «Баллада о двадцати шести», и «Поэма о 36», и другие революционные произведения поэта.

Едва ли не первым в мировой поэзии именно Есенин рассказал об объективном, исторически закономерном пути трудового крестьянства к пролетарской революции.

Словно высеченные на века в граните, есенинские строки о Ленине в «Анне Снегиной» вызывают в памяти прежде всего бессмертные строки Владимира Маяковского:

Партия и Ленин -
                близнецы братья -
Кто более
         матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,
                 подразумеваем -
                                партия,
Мы говорим
          партия,
                 подразумеваем -
                                Ленин.

Чем пристальнее вглядываемся мы в образ Ленина, созданный Сергеем Есениным, тем полнее открывается нам его идейно-художественное единство с Ленинианой Владимира Маяковского.

ПРАВДА НИКАНДРА РАССВЕТОВА

Но вернемся к Есенину, к познанию поэтом революционной действительности Ленина. Отбушевал пожар гражданской войны. 1921 год — начало новой экономической политики. Для Есенина этот год — прежде всего год создания «Пугачева». В истории борьбы крестьянской России с царизмом, в прошлом Есенин пытается разглядеть ее настоящее и будущее. При этом главное для Есенина — сам Пугачев как вождь крестьянской, восставшей России, как народный характер и как личность.

«…Есть одна особенность в моей трагедии, — отмечал Есенин. — Кроме Пугачева, никто почти в трагедии не появляется: в каждой сцене новые лица. Это придает больше движения и выдвигает основную роль Пугачева».

Но и «Пугачев» не врачует душу поэта, не снимает мучительнейших его раздумий и тревог: «Куда несет нас рок событий?»

В этот период у Есенина рождается новый творческий замысел, чрезвычайно важный для всего последующего пути поэта. «Есенин, — рассказывает литератор Иван Старцев, близко знавший поэта в те годы, — долго готовился к поэме «Страна негодяев», всесторонне обдумывая сюжет и порядок событий в ней. Мысль о написании этой поэмы появилась у него тотчас же по выходе «Пугачева». По первоначальному замыслу, поэма должна была широко охватить революционные события в России с героическими эпизодами гражданской войны. Главными действующими лицами в поэме должны были быть Ленин и бунтующие мужики на фоне хозяйственной разрухи, голода, холода и прочих «кризисов» первых годов революции… Поэму эту, — продолжает Старцев, — он так и не написал в ту зиму и только уже по возвращении из-за границы читал из нее один отрывок. Первоначальный замысел этой поэмы у него разбрелся по отдельным вещам: «Гуляй-поле» и «Страна негодяев» в существующем тексте».

Вначале 1925 года одну из «ударных» сцен поэмы Есенин печатает в своей книге «Страна Советская». Это был ныне широко известный монолог комиссара-большевика Никандра Рассветова, полный страстной, вдохновенной ленинской веры в будущее России социалистической:

Чем больше гляжу я на снежную ширь,
Тем думаю все упорнее.
Черт возьми!
Да ведь наша Сибирь
Богаче, чем желтая Калифорния.
С этими запасами руды
Нам не страшна никакая
Мировая блокада.
Только работай! Только трудись!
И в республике будет,
Что кому надо.

Никандр Рассветов в предреволюционные годы испытал все: и царскую тюрьму, и ссылку, и нелегкую жизнь политического эмигранта вдали от Родины. Рассветову довелось, особенно в «свободной» Америке, лицом к лицу столкнуться с бесчеловечным миром бизнеса и наживы, миром, где властвует лишь один всесильный бог — золото и господствует один закон: «человек человеку — волк». Всей своей сознательной жизнью и борьбой за свободу Родины один из героев Есенина, коммунист Рассветов, завоевал гражданское и моральное право вынести самый строгий «приговор» «Стране негодяев», рожденной буржуазным миропорядком:

Дело, друзья, не в этом.
Мой рассказ вскрывает секрет,
Можно сказать перед всем светом,
Что в Америке золота нет.
Там есть соль,
Там есть нефть и уголь,
И железной много руды.
Кладоискателей вьюга
Замела золотые следы.
Калифорния - это мечта
Всех пропойц и неумных бродяг.
Тот, кто глуп или мыслить устал,
Прозябает в ее краях.
Эти люди - гнилая рыба.
Вся Америка - жадная пасть,
Но Россия... вот это глыба...
Лишь бы только Советская власть!..

Все это, включая и дальнейшую работу Есенина над «Страной негодяев», — все это ждало поэта впереди.

Все это свершится позднее…

Тогда же, в 1921 году, Есенин особенно мучительно и настойчиво пытается разобраться и определиться в «развороченном бурей быте». Именно в этот напряженный период впервые у Есенина возникает мысль о зарубежной поездке. Сравнить, сопоставить путь, избранный Россией в Октябре 1917 года, с жизнью современного Запада, сравнить, сопоставить для того, чтобы яснее «прозреть» будущее своей Родины.

В мае 1922 года поэт в Берлине. В 1922 — 1923 годах он побывал в Германии, Франции, Италии, посетил Америку. Его общественная, гражданская позиция предельно ясна и определенна. «Я люблю Россию. Она не признает никакой иной власти, кроме Советской», — заявил Есенин открыто, со всей политической ясностью в своем первом зарубежном интервью.

Поэт особенно был потрясен царящей на Западе духовной нищетой, полнейшим безразличием «сильных мира сего» к судьбам миллионов простых людей — к Человеку.

«После того, — рассказывает сестра поэта Екатерина Александровна Есенина, — как Сергей побывал за границей, особенно в Америке, он на многое в своей стране стал смотреть иными глазами. Заграница, буржуазный мир Европы и Америки произвели на него потрясающее впечатление. Этот мир наживы, разврата, господства доллара наглядно дал Сергею возможность увидеть, что бы стало с его Родиной, если бы в России продолжал развиваться и дальше капитализм. За границей Сергей до глубины души ощутил и почувствовал, как далеко шагнула Россия после революции в духовном росте народа. И пусть пока еще Европа богаче нас материально, но духовно она нищая, по сравнению с нами. Это, — подчеркивает Екатерина Александровна, — было главное впечатление, которое Сергей вынес из заграничной поездки. Об этом же он писал в своих письмах из Европы и Америки»².

«Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? — спрашивает Есенин в одном из своих зарубежных писем. — Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а па искусство начихать — самое высшее мюзик-холл…

Пусть мы нищие, — продолжает поэт, — пусть у нас голод, холод… зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину».

«Там, из Москвы, — отмечает Есенин в другом письме, — нам казалось, что Европа — это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может».

Своему очерку об Америке поэт дал выразительное название «Железный Миргород». «Только за границей я понял совершенно ясно все значение русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства», — подчеркивал Есенин.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

Поездка на Запад помогла поэту окончательно утвердиться в великой исторической правде Ленина, в том, что ленинский путь Октября — единственно возможный и реальный путь России в будущее.

«После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому».

«Зрение мое переломилось, особенно после Америки».

«Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию».

«В нашем литературном строительстве со всеми устоями из советской платформе…»

Подобные высказывания характерны для Есенина по возвращении на Родину.

Советская новь, и деревенская и городская, все убедительнее теперь отвечала на вопрос, еще недавно, в годы гражданской войны, военного коммунизма и нэпа, так неотступно тревоживший сознание поэта и многих его соотечественников: «Куда несет нас рок событий ?» С радостным волнением говорит Есенин об этом в своих стихах:

Я вижу все
И ясно понимаю,
Что эра новая -
Не фунт изюму вам,
Что имя Ленина
Шумит, как ветр, по краю,
Давая мыслям ход,
Как мельничным крылам.

Как откровение, как итог неустанных бескомпромиссных поисков поэтом высшей истины в годы революции звучит взволнованный голос Есенина: «…Я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам, как романтик в моих поэмах, — я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве».

С именем Ленина, с политикой коммунистов связывает отныне поэт прежде всего и те огромные социальные сдвиги, изменения, которые на его глазах происходили в жизни русского крестьянства. «Знаешь, — рассказывал Есенин в те годы писателю Юрию Либединскому, — я сейчас из деревни… А все Ленин! Знал, какое слово надо сказать деревне, чтобы она сдвинулась. Что за сила в нем, а?»

Приметы нового встречают поэта в родном селе буквально на каждом шагу: и на деревенской улице, где у волисполкома мужики «корявыми, немытыми речами… свою обсуживают жись» и где под вечер «хромой красноармеец» рассказывает бабам «важно о Буденном, о том, как красные отбили Перекоп», и за околицей села, где «крестьянский комсомол» задорно поет «агитки Бедного Демьяна», и в отцовском доме, где «на стенке календарный Ленин» и где сестра поэта, шустрая девчонка-комсомолка, по-взрослому беседует с ним, «раскрыв, как библию, пузатый «Капитал»».

Тема двух России — уходящей и советской, — уже ясно обозначенная Есениным в «Возвращении на Родину», получает свое дальнейшее развитие в его «маленьких поэмах», названия которых — «Русь Советская» и «Русь уходящая» — полны глубокого внутреннего смысла. Эти «маленькие поэмы», емкие и масштабные по мысли, воспринимаются как эпические произведения большого общественно-социального накала и вместе с тем как глубоко личный исповедальный рассказ поэта О самом дорогом и близком, волнующем его, а вместе с ним и вас.

Уходящая Русь для поэта — это и его дед и мать, а Русь Советская — это и его сестры-комсомолки. Их личные судьбы неотделимы от событий, происходящих в родном селе, и отнюдь не случайно поэт подмечает, что

Чем мать и дед грустней и безнадежней
Тем веселей сестры смеется рот.

Далек теперь поэт и от прославления мужика вообще. Более того, радуясь добрым переменам, принесенным Советской властью в деревню, Есенин, особенно в «Руси уходящей», с явной тревогой и озабоченностью говорит о тех крестьянах, которые пока лишь «тянут в будущее робкий взгляд» и общественный интерес которых зачастую ограничен лишь заботами о хлебе насущном.

Я слушаю. Я в памяти смотрю,
О чем крестьянская судачит оголь.
"С Советской властью жить нам по нутрю...
Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного..."

Как мало надо этим брадачам,
Чья жизнь в сплошном
Картофеле и хлебе.
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?

Другие юноши поют другие песни...
Уж не село, а вся земля им мать.

Много сложного, противоречивого в жизни деревни открывается перед взором поэта. Буквально на каждом шагу новое, советское сталкивается со старым, с патриархальными привычками, с крестьянской мелкособственнической психологией, складывавшейся веками. Не просто во всем этом разобраться, а главное, рассказать в стихах.

Мы многое еще не сознаем,
Питомцы ленинской победы,
И песни новые
По-старому поем,
Как нас учили бабушки и деды.

В «Руси Советской», «Руси уходящей», «Возвращении на Родину» за каждым конкретным эпизодом и событием, о которых повествует автор, встает в борении и «кипении жизни» вся страна. Какова же в этих «маленьких поэмах» общественная, гражданская позиция Есенина? Что его особенно волнует? Чувства, мысли автора в «маленьких поэмах» предельно искренни и правдивы. Вместе с тем они сложны, противоречивы, как сама жизнь, действительность, окружающая поэта:

Ну что ж!
Прости, родной приют,
Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют -
Я пел тогда, когда был край мой болен.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким "Русь".

Так за внешне обыкновенным, традиционным сюжетом возвращения героя в родное село после странствий по миру в «маленьких поэмах» Есенина новаторски раскрывается тема России. Многогранный, художественно емкий образ Родины в них исторически конкретен и наполнен большим социальным содержанием. Здесь и критический взгляд в прошлое Руси, и вера в силы Руси настоящей, в ее завтра, в ее будущее. Вспомним, что даже в «Руси уходящей» с особой силой звучат строки, устремленные в будущее, ставшие, по сути дела, своеобразным рефреном этой «маленькой поэмы»:

Друзья! Друзья!
Какой раскол в стране,
Какая грусть в кипении веселом!..
Знать, оттого так хочется и мне,
Задрав штаны,
Бежать за комсомолом.

Если бы Есенин ничего не написал, кроме «Руси Советской», «Руси уходящей», «Возвращения на Родину», то и тогда имя его, несомненно, вошло бы навсегда в историю отечественной литературы.

Однако известно, сколь творчески плодотворными были для Есенина последние годы его жизни, когда с особой художественной силой и полнотой раскрылся талант поэта.

КРАСОТА «СТАЛЬНОЙ» РУСИ

Творчество Есенина — творчество подлинно великого национального поэта. Оно не укладывается ни в какие рамки «крестьянской поэзии». Однако при жизни Есенин был накрепко привязан критикой к группе «крестьянских поэтов». Близкий друг Есенина поэт Сергей Городецкий рассказывает: «Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 году о подобной трактовке его». Позднее, в 1924 году, Есенин признавался одному из друзей: «Если бы ты знал, до чего мне надоело быть крестьянским поэтом! Зачем? Я просто — поэт, и дело с концом!»

«Традиционный» взгляд на Есенина как на крестьянского поэта, явно сужающий идейные, эстетические и тематические границы его поэзии, долго господствовал в критической литературе о поэте. В известной мере он дает знать о себе и сегодня.

Бесспорно, корни поэзии Есенина — в рязанской деревне. Не случайно с такой гордостью говорил он в стихах о своем крестьянском первородстве: «У меня отец — крестьянин, ну, а я — крестьянский сын». Не случайно в революционные дни семнадцатого года Есенин видит себя продолжателем кольцовских традиций.

Но не следует забывать и упускать из виду еще одно очень важное обстоятельство. Россия была страной крестьянской. Три русские революции XX века — это революции в крестьянской стране. Крестьянский вопрос всегда волновал передовые умы России. Вспомним Радищева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Льва Толстого.

Историей был дан России один-единственный путь решения «крестьянского вопроса» — путь социалистического переустройства русской деревни. Принимая этот путь умом, Есенин чувствовал сердцем, что преодолеть его Руси крестьянской будет далеко не так легко Я просто, как это казалось иным его современникам. Отсюда постоянные тревожные, порой мучительные раздумья Есенина о будущем крестьянской Руси:

Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам и тополям.

Я не знаю, что будет со мною...
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.

И не эта ли правда чувств особенно дорога нам в стихах Есенина, не в этом ли подлинное величие поэта?

Ведь еще сравнительно недавно в некоторых своих стихах Есенин «проклинал» город, видя в нем лишь первопричину всех извечных страданий и несчастий крестьянской Руси, с тревогой писал о том, что «каменные руки» города — шоссе — «сдавили за шею деревню». Теперь все эти тревожно-трагические раздумья и мысли как бы оказываются в прошлом. Более того, поэт слагает свой «новый вольный сказ», главный герой которого славный «Питер-град», героически защищающий от врагов революции «Октябрьский свет» победы.

Большевики-ленинцы, те, кто в эпоху Октября олицетворяли все истинно человеческое и революционное в русском народе — становятся для Есенина идеалом прекрасного.

Есенин стремится теперь выразить свои чувства, свое личное отношение к Ленину, свои раздумья о великой роли этого человека в судьбах России.

Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре...

Для нас условен стал герой,
Мы любим тех, кто в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.

Застенчивый, простой и милый, Он вроде сфинкса предо мной. Я не пойму, какою силой Сумел потрясть он шар земной? Но он потряс…

Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: "Чтоб кончить муки,
Верите всё в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет -
Как ваша власть и ваш Совет".

Это был Ленин Есенина. Вместе с тем это был Ленин каждого из нас. Тот образ Ленина, который в наши дни знает и носит в своем сердце каждый честный труженик земли.

А каким окрыляющим, революционным пафосом, какой верой в бессмертие ленинских идей проникнуты строфы есенинской «Баллады о двадцати шести».

То не ветер шумит,
Не туман.
Слышишь, как говорит
Шаумян:
"Джапаридзе,
Иль я ослеп,
Посмотри:
У рабочих хлеб.
Нефть - как черная
Кровь земли.
Паровозы кругом...
Корабли...
II во все корабли,
В поезда
Вбита красная наша
Звезда".

Поэт — не историк. Он никогда не стремится к последовательному изложению тех или иных исторических событий. Для него главное, «схватить» и художественно выразить дух времени, те характерные черты эпохи, которые дают нам, читателям, наиболее яркое и целостное представление об этой эпохе, делают нас как бы соучастниками тех или иных исторических событий. Такие поэтические произведения по праву становятся энциклопедией жизни своего времени. Вспомним пушкинского «Медного всадника», лермонтовскую «Песню про купца Калашникова», некрасовскую «Железную дорогу», вспомним «Двенадцать» Блока, «Главную улицу» Демьяна Бедного, «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!» Маяковского.

«Песнь о великом походе», «Анну Онегину», «Поэму о 36», «Балладу о двадцати шести», «Ленина» (Отрывок из поэмы «Гуляй-поле») мы смело можем отнести к тем поэтическим произведениям, где дух революционного времени, дух эпохи гражданской войны «схвачен» и передан с подлинно эпической художественной силой. Остается только сожалеть, что при жизни поэта эти произведения не получили в критике должной и заслуженной оценки. Между тем сегодня становится все очевидней, что в этих вещах, равно как и в ряде других произведений Есенина, явно обозначился его творческий и гражданский путь как великого художника-гуманиста, который вместе с другими зачинателями советской литературы стоял у истоков поэзии социалистического реализма.

Всем сердцем теперь Есенин принимает и готов воспеть красоту рождающейся «стальной» Руси, ибо за ней — будущее. И это для поэта становится все более очевидным. Вместе с тем Есенин ни на йоту не поступается в стихах, до конца своей жизни, любовью к «рязанским раздольям». И в этом нет никакого противоречия. Оно — кажущееся. Ибо человек и природа, человек и родина были и будут в вечном единстве. В наши дни об этом прекрасно сказал Александр Твардовский. Людям нужна «и та, и та» красота: и красота могучего Падунского порога, и красота Братской плотины, «усмирившей» стремительный бег великой сибирской реки.

В советской поэзии Есенин почувствовал это одним из первых и не только почувствовал, но сумел сохранить в своих стихах для будущего, для потомков красоту родной природы, красоту души русского человека, русского слова, русской песни и вместе с тем сумел рассказать в стихах о новой красоте, рожденной Октябрем, о красоте подвига восставшего, революционного народа.

НА КАВКАЗЕ

В стихах 1924-1925 годов, особенно написанных на Кавказе, Есенин предстает перед нами человеком, стоящим «всеми устоями на платформе советской власти», принимающим всем сердцем революционные преобразования на его Родине. Он чувствует теперь себя «самым яростным попутчиком» новой жизни.

И действительно, за последние два года своей жизни Есенин создал такие произведения, которые по праву поставили его имя в ряд светлых имен выдающихся поэтов нашего века.

«Зрело знающий работу» поэт написал в 1924-1925 годах большинство своих широко известных «маленьких поэм»: «Русь Советская», «Русь уходящая», «Возвращение на Родину», «Черный человек» (всего более двадцати), поэмы «Песнь о великом походе», «Анна Снегина», «Поэма о 36», «Баллада о двадцати шести», цикл стихов «Персидские мотивы» и, кроме того, еще более шестидесяти лирических стихотворений, таких, как «Отговорила роща золотая…», «Сукин сын», «Письмо к матери», «Собаке Качалова», «Я иду долиной…», «Спит ковыль. Равнина дорогая…», «Ты запой мне ту песню, что прежде…», «Мелколесье. Степь и дали…», «Цветы мне говорят — прощай…» и многие другие.

В эти годы завершается процесс формирования Есенина как поэта социалистического реализма. Вместе с тем раздумья о днях, «растраченных напрасно», неустроенность личной жизни, мелкобуржуазная богемная среда — все это тяжелым бременем ложилось на душу поэта.

Не случайно Есенин, обращаясь к сестре, с грустью писал о своем одиночестве:

Сестра! Сестра!
Друзей так в жизни мало!
Как и на всех,
На мне лежит печать...

А в стихотворении «Ответ» признавался матери с нескрываемой тревогой и душевной болью:

Как будто тысяча
Гнусавейших дьячков,
Поет она планидой -
Сволочь-вьюга!
И снег ложится
Вроде пятачков,
И нет за гробом
Ни жены, ни друга!

Многие стихи Есенина, написанные за последние два года: «Мой путь», «Письмо матери», «Письмо к женщине», «Письмо к сестре», «Письмо деду» и другие, — где он как бы оглядывается на свой путь, — это честная и мужественная исповедь мятежной, ищущей души. В них особенно полно раскрывается «диалектика души» поэта — героя ЭТИХ произведений. По-настоящему художественны в них образы, без которых мы не можем представить поэзию Есенина.

И образ женщины, которая, к сожалению, не смогла понять поэта и которую вместе с тем он горячо любил; и есенинского деда, всю жизнь ругающего «город-плут» за то, что он «увел» у него внука; и сестры поэта, вместе с которой он в детстве оплакивал гибель их «вишневого сада»; и, конечно же, особенно дорог и близок нам волнующий, неповторимый образ матери поэта. В самые трудные минуты жизни Есенин обращается к матери, как к верному истинному другу:

Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.

Каждая встреча поэта с матерью после долгой тревожной разлуки, когда он, отогревшись душой, рассказывал ей о самом дорогом и сокровенном, навсегда оставляла добрый след в памяти сердца:

Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.

Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук,
Хочет за чайную чашку взяться -
Чайная чашка скользит из рук.

Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись,
Слушай - под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.

В 1924-1925 годах на Кавказе Есенин написал изумительный цикл лирических стихотворений «Персидские мотивы». Обычные жизненные факты становятся в них источником удивительных по своей художественной выразительности стихов:

Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Пленительна красота восточной природы, ласков южный ветер, легко поэту с любимой, но думы о родине и здесь не покидают его, неудержно влечет к себе земля дедов и отцов:

Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий!

Гуманность, чувство дружбы, искренность и романтичность, сочетание восточного колорита с поэзией русских раздолий, завершенность и красота формы — все это в высшей степени характерно для «Персидских мотивов».

Этот стихотворный цикл Есенина по праву может быть отнесен к вершинам мировой лирической поэзии.

ДРУГ МОЙ, ДРУГ МОЙ

Летом 1925 года Есенин вернулся в Москву. С тяжелым, тревожным предчувствием оставлял он бакинских друзей:

Прощай, Баку! Тебя я не увижу.
Теперь в душе печаль, теперь в душе испуг.
И сердце под рукой теперь больней и ближе,
И чувствую сильней простое слово: друг.

Приехав в Москву, Есенин стремится упорядочить свой быт, личную жизнь. Об этом своем намерении он говорил еще в одном из кавказских писем: «Назло всем не буду пить, как раньше. Буду молчалив и корректен. Вообще хочу привести всех в недоумение, очень мне не нравится, как все обо мне думают… Весной, когда приеду, я уже не буду никого допускать к себе близко… Все это было прощанье с молодостью. Теперь будет не так». И действительно, в это время Есенин встречается с писателями Л. Леоновым, В. Ивановым, В. Казиным, В. Наседкиным, Д. Фурмановым. Еще перед отъездом на Кавказ он задумал выпуск литературного журнала «Поляне». Тогда же он обратился с письмом в Гослитиздат:

«Тов. Накоряков!

Я уезжаю на Кавказ, возможно, надолго. Дело с альманахом «Поляне» представляю себе так: сейчас набирается материал, но первый ударный N издается в начале сентября. За это время набирается попутно материал и для 2-го номера. Полагаю, что в этом году больше двух NN издать не удастся…

Уезжая, надеюсь, что вы окажете всемерное содействие несомненно большому и культурному делу».

Вернувшись в Москву, Есенин мечтает о поездке к Горькому. 3 июля 1925 года он пишет ему взволнованное письмо:

«Дорогой Алексей Максимович!

Помню Вас с последнего раза в Берлине. Думал о Вас часто и много.

В словах и особенно письменных можно сказать лишь очень малое. Письма не искусство и не творчество.

Я все читал, что Вы присылали Воровскому.

Скажу Вам только одно, что вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого.

Посылаю Вам все стихи, которые написал за последнее время.

И шлю привет от своей жены, которую Вы знали еще девочкой по Ясной Поляне.

Желаю Вам много здоровья, сообщаю, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову.

Любящий Вас Сергей Есенин».

Чуткая к боли, легко ранимая душа Есенина тянулась к жизни и свету. Мы знаем, как плодотворен был в этом отношении кавказский период. С какой любовью и внутренней убежденностью писал Есенин о Руси Советской, событиях Великого Октября, о Ленине. В стихотворении «Мой путь» поэт говорит:

Ну, что же?
Молодость прошла!
Пора приняться мне
За дело.
Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.
И пусть иная жизнь села
Меня наполнит Новой силой...

Этой «зрелости», этой окрыленности души поэта, к сожалению, не разглядели ни друзья, ни литературная критика. Они продолжали утверждать, что Есенин — «настоящий» поэт не в «Руси Советской», а в «Москве кабацкой». Раздавались голоса, что многие из кавказских стихов Есенина посредственны и что о Марксе и Ленине ему, пожалуй, писать рано.

Писателю, отдающему, а вернее, жертвующему всем ради творчества, у которого, как однажды заметил Д. Фурманов, «вся жизнь — в стихах», — все это непоправимо ранило душу.

Как тяжело и одиноко было порой Есенину, сколько сил приходилось ему тратить для того, чтобы избежать «падения с кручи» и сквозь все испытания и превратности судьбы сохранить до конца своих дней убежденность в том, что, «радуясь, свирепствуя и мучась, хорошо живется на Руси»; наконец, как остро поэт чувствовал эти «черные» силы, все неотступней и ближе подступавшие к его душе, — все это особенно обнаженно, почти физически, ощущается в поэме «Черный человек».

«Черный человек» — это своеобразный реквием поэта.

С трагической искренностью поведал нам Есенин в своей поэтической исповеди о том «черном», что омрачало его душу, что все больше волновало его сердце. Но — это только одна грань, одна сторона «Черного человека», ибо ныне особенно очевидно, что его Художественно-философское и социальное содержание несомненно глубже и знаменательнее.

«Прескверный гость» у Есенина — это не только и не столько его личный враг. Нет, он враг всего прекрасного на земле, враг Человека. В поэме он олицетворение тех сил, которые достались новому миру В наследство от старого мира, где «черный человек» с его «философией» смердяковщины постоянно растлевает и убивает людские души.

Еще в конце 1955 года жена поэта Софья Андреевна Толстая-Есенина показывала мне сохранившийся у нее автограф заключительных строк поэмы.

"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...

С каким волнением держал я тогда впервые в руках этот черновой автограф, позволяющий увидеть, как создавался окончательный вариант драматической поэмы Есенина:

...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...

«Как ни странно, — говорила во время той памятной встречи Софья Андреевна, — но мне приходилось слышать и даже у кого-то читать, ЧТО «Черный человек» писался в состоянии опьянения, чуть ли не В бреду. Какой это вздор! Взгляните еще раз на этот черновой автограф. Как жаль, что он не сохранился полностью. Ведь «Черному человеку» Есенин отдал так много сил! Написал несколько вариантов поэмы. Последний создавался на моих глазах, в ноябре двадцать пятого года. Два дня напряженной работы. Есенин почти не спал. Закончил — сразу прочитал мне. Было страшно. Казалось, разорвется сердце. И как досадно, что критикой «Черный человек» не раскрыт… А между тем я писала об этом в своих комментариях. Замысел поэмы возник у Есенина в Америке. Его потряс цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищенность человека от черных сил зла. «Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы — это не люди, это какие-то могильные черви».

Нет! Не случайно образ «Черного человека» возник у Есенина в пору пребывания за границей. Там особенно явственно встал перед ним его страшный облик, а «чужой и хохочущий сброд» нэпманско-кабацкой среды помог до конца проникнуться презрением и гневом к «черному человеку». Правда, в символической сцене, которой завершается поэма, летящая трость разбивает лишь зеркало.

Но самой поэмой Есенин так яростно «ударил» «черного человека», так бесстрашно обнажил его душу, что для каждого настоящего человека необходимость суровой, беспощадной борьбы с черными силами зла стала еще более очевидной. Такова, на наш взгляд, вторая грань, вторая объективная сторона поэмы Есенина.

В ноябре 1925 года Есенин лег в московскую больницу лечиться. При этом он надеялся, что сможет, хотя бы на время, уйти от окружения, которое все больше угнетало его. То же стремление переменить обстановку, избавиться от московских «друзей» приводит его в конце декабря 1925 года в Ленинград. Здесь он предполагал пробыть до лета, чтобы затем поехать в Италию к М. Горькому. Но намерения эти остались неосуществленными. В ночь на 28 декабря в ленинградской гостинице «Англетер» Есенин покончил жизнь самоубийством. За день до своего трагического конца Есенин написал стихи «До свиданья, друг мой, до свиданья…» и тогда же передал их знакомому ленинградскому поэту Вольфу Эрлиху, который был у него в номере. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: «Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали стихи. Говорит, складывая листок вчетверо и кладя его в карман моего пиджака:

— Тебе.

Устинова хочет прочитать.

— Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».

Эрлих вспомнил о стихах только тогда, когда Есенина не стало.

Стихи были опубликованы. «Друзья» поэта и некоторые критики пытались представить их как поэтическое завещание Есенина и даже как выражение «духа» времени. Ухватились за эти строки и те, кто в годы нэпа испытал на себе влияние мелкобуржуазной стихии. «Сразу стало ясно, — писал в связи с этим Маяковский, — сколько колеблющихся этот сильный стих, именно стих подведет под петлю и револьвер… С этим стихом можно и нужно бороться стихом и только стихом».

И Маяковский пишет стихотворение «Сергею Есенину», в котором стремится вырвать Есенина у тех, кто пытался использовать его смерть в своих целях. Эти «почитатели» Есенина после его смерти стремились доказать неизбежность трагического конца, убедить, что причина смерти в том, что он растратил свои поэтические силы, что его лирический талант вступил в конфликт с эпохой.

БОЛЬШОЕ ВИДИТСЯ НА РАССТОЯНИИ

К сожалению, многие, очень многие, писавшие о Есенине, особенно вскоре после смерти поэта, видели в нем прежде всего лишь «певца уходящей патриархальной крестьянской Руси».

Находились критики (и таких было немало), которые вообще были готовы «отлучить» Есенина-поэта и особенно гражданина от революционной действительности.

Оторвать поэта от важнейших событий его эпохи, противопоставить его творчество времени и истории, представить его вне социальных бурь и революционных потрясений, свидетелем и очевидцем которых он был, — это значит убить поэта, убить общественное и национальное звучание его поэзии.

А сколько в ту пору раздавалось «сочувственных» голосов о «драме Есенина», в которых порой звучали и явная фальшь, и ханжеское лицемерие, сколько было говорено о том, что, конечно же, природа наделила Есенина удивительным лирическим даром, но вот, дескать, «жаль», что поделаешь, сказались и среда, и условия воспитания Есенина, у поэта «не было большой культуры», «образованности». Поэтому «он писал от нутра», и хотя в этом «много положительного», но в этом же таилась и «прямая опасность».

Эта «концепция» творчества и личности Есенина, возникшая в середине двадцатых годов и весьма прочно утвердившаяся в пору «расцвета» вульгарного социологизма, имела свои крайности, свои политические оттенки.

Связано все это было самым непосредственным образом с острейшей идеологической борьбой, которая в пору становления молодого Советского государства и особенно в годы нэпа развернулась на литературном фронте между писателями, рожденными революционной действительностью, зачинателями новой, советской литературы, открыто вставшими на сторону Октября, творчески развивавшими прекрасные традиции русской классической литературы — традиции реализма, народности, гражданственности, и представителями различных литературных групп и течений, стоявшими, как правило, на позициях мелкобуржуазного формалистического искусства.

Борьба эта отражала сложный процесс формирования и развития в нашей стране новой, социалистической литературы.

Есенин, один из зачинателей советской поэзии, смог перешагнуть через всяческие «школы», порвать с имажинизмом и решительно повернуть в своем творчестве новаторски смело к реализму социалистическому.

Он поступал так по велению своего сердца, своей совести, своего гражданского долга:

Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
. . . . . . . . . . . . . .
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-манша.

Конечно, было бы наивно думать, что все свершилось легко и просто. Нет! И еще раз нет! И мы могли бы здесь привести другие строки, другие, горькие откровения поэта о днях, «растраченных напрасно». Но важно главное — тенденция.

«О России и революции», «Русь Советская», «Страна Советская» — так называет Есенин новые книги. В них голос Советской России, ее мечты, надежды, тревоги; в них душа народа, душа поэта, в них сама жизнь в вечном борении добра со злом. Мы чувствуем, как трудно было поэту окончательно расстаться с прошлым, видим, как нелегко ему было порой шагать по неизведанным дорогам новой жизни.

А кому из поэтов — современников Есенина было легко? Блоку? Маяковскому? «Поэзия — вся езда в незнаемое».

Порой творчество Блока, Есенина, Маяковского противопоставляется друг другу. Бывает и так, что одного поэта «поднимают» за счет других. И, что еще досаднее, творчество одного поэта становится неким эталоном, а произведения, которые не подходят под этот «эталон» и требуют своего конкретного анализа, иногда остаются за бортом социалистического реализма. Все это приводило и приводит к одностороннему, обедненному представлению о поэзии эпохи Октября.

А ведь при всем идейно-художественном своеобразии Блок, Маяковский, Есенин были едины в главном — в неподдельной тревоге за судьбы восставшей России. Каждый из них «в годы революции был всецело на стороне Октября», каждый сказал свое вдохновенное слово о тех незабываемых днях.

Поэзия Есенина в высшей степени драматична и правдива, она полна острых социальных конфликтов и поистине трагедийных коллизий, порой, казалось бы, неодолимых противоречий. «Сорокоуст» и «Анна Снегина», «Пугачев» и «Песнь о великом походе», «Русь уходящая» и «Капитан земли», «Исповедь хулигана» и «Стансы», «Москва кабацкая» и «Персидские мотивы» — поначалу трудно даже представить, что все эти поэмы и стихи написал один человек и за такое короткое время.

И тем досаднее и огорчительнее, что в прошлом противоречия во взглядах и творчестве поэта чаще всего объяснялись лишь индивидуальными чертами характера Есенина, «раздвоенностью» его личности, субъективными мотивами.

Особенно подчеркивалась мысль о «раздвоенности» лирического героя поэзии Есенина, об идиллической влюбленности поэта в русскую патриархальную старину и «отстраненности» от революционной действительности, когда речь заходила о таких стихах и поэмах, как «Сорокоуст», «Черный человек», «Исповедь хулигана», «Москва кабацкая», «Я последний поэт деревни…». При этом долгое время упускалась из виду другая, объективная сторона жизни и творчества поэта. Драматизм поэзии Есенина порожден прежде всего теми историческими условиями, в которых поэт жил и создавал свои произведения. Противоречия во взглядах и творчестве Есенина являлись глубоким и серьезным отражением явлений самой жизни. Не надо сглаживать противоречия Есенина, не надо выпрямлять его жизненный путь. Этого нельзя делать даже при самых благих намерениях. Отнять у Есенина его противоречия, драматизм, умолчать об одних произведениях, а другие, наоборот, выпятить — это значит обокрасть и поэта, и самих себя.

Необходимо ясно представлять объективный характер противоречий поэзии Есенина и не упускать из виду главную тенденцию, главную линию развития его творчества, которая приводит поэта от «Инонии» и «Сорокоуста» к «Анне Снегиной», «Руси Советской», «Песне о великом походе» и которая утверждает имя Есенина в ряду выдающихся советских поэтов-классиков.

Именно в последние годы талант Есенина стал выражаться особенно полно и многогранно. И поэт это чувствовал. В автобиографии, написанной им в июле 1924 года, он отмечал: «Здесь не все сказано. Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди». Сознание, что жизнь впереди, не покидало поэта и позднее.

Даже в стихах конца 1925 года сквозь образ метели, как подснежник ранней весной, пробивает себе дорогу светлая радость бытия:

Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.

Глубоко прав писатель Леонид Леонов, который в январе 1926 года писал: «Могучей творческой зарядкой был отмечен звонкий есенинский талант. Глубоко верю, что многое еще мог бы сделать Сергей Есенин. Еще не иссякли творческие его соки, еще немного оставалось ждать, и снова брызнули б они из есенинских тайников, как по весне проступает светлый и сладкий сок на березовом надрезе».

Тогда же М. Горький, А. Толстой, Б. Лавренев, Д. Фурманов, А. Серафимович, А. Фадеев, многие художники слова, говоря о Есенине, его противоречиях, трагическом уходе из жизни, отмечали неувядаемую силу стихов Есенина как великого национального поэта.

«Мы потеряли великого русского поэта», — писал Максим Горький, потрясенный смертью Есенина. Он же говорил в те дни в связи с выходом первого тома собрания стихотворений Есенина: «Какой чистый и какой русский поэт. Мне кажется, что его стихи очень многих отрезвят и приведут в себя…» Несколько позднее Горький сообщает жене поэта С. А. Толстой-Есениной, что он работает над очерком «Сергей Есенин» и просит ее прислать «две-три наиболее бесстыдные и плохие книжки» о поэте, чтобы он мог возразить их авторам. Вскоре после этого Горький резко отрицательно отозвался о «Романе без вранья» А. Мариенгофа. «Фигура Есенина изображена им злостно…» — с возмущением писал Горький по поводу книги Мариенгофа.

Время, естественно, внесло свои отдельные коррективы в горьковские мысли и раздумья о Есенине. Но бесспорно одно: для Горького Есенин остался великим русским поэтом.

Глубоко национальная основа поэзии Есенина всегда волновала Алексея Толстого. Об этом он прямо и неоднократно заявлял и устно и печатно.

«Погиб величайший поэт…

Он ушел от деревни, но не пришел к городу. Последние годы его жизни были расточением его гения. Он расточал себя.

Его поэзия есть как бы разбрасывание обеими пригоршнями сокровищ его души».

Сказал свое слово о Есенине и старейший пролетарский писатель Александр Серафимович. В архиве писателя сохранился отзыв о Есенине, относящийся к 1926 году. Есенин, пишет Серафимович, был «с огромной интуицией, с огромным творчеством — единственный в наше время поэт. Такой чудовищной способности изображения тончайших переживаний, самых нежнейших, самых интимнейших — ни у кого из современников… Чудесное наследство».

И кто знает, окажись с трагические для поэта дни рядом с ним настоящие, верные друзья, не почувствовал ли бы он опять, после метели на сердце, весну в груди. «Не будем винить только его, — писал после смерти Есенина А. В. Луначарский. — Все мы — его современники — виноваты более или менее. Это был драгоценный человек.

Надо было крепче биться за него. Надо было более по-братски помочь ему».

Сколько радости приносил поэт людям, открывая перед ними светлые дали, новые горизонты прекрасного в жизни! Сколько людей согревало свои сердца у чудесного костра поэзии Есенина, сколько наслаждалось задушевными звуками его лиры. И как часто они были, к сожалению, невнимательны к Есенину-Человеку, как часто он был одинок и беззащитен. «Я видела, как ему трудно, плохо, как он одинок, — вспоминает актриса Камерного театра Августа Миклашевская. — Понимала, что виноваты и я, и многие ценившие и любившие его. Никто из нас не помог ему по-настоящему».

«Не удержался. Видать, разбился о камень черствых людских сердец», — сказал Сергей Миронович Киров, узнав о смерти поэта.

Все полнее в наши дни вырисовывается образ Есенина — поэта и человека, личности яркой, неповторимой.

«Это был крупный, красивый человек. Его внешность, его стихи еще тогда, при жизни, казались мне явлением под стать Шаляпину», — вспоминал народный художник, скульптор С. Т. Коненков.

Есенин не переносил фальши, лицемерия, позы, он «всегда оставался самим собой». Правдивость была главной чертой его таланта. Он имел право сказать о себе, своих стихах: «Я сердцем никогда не лгу».

Есенин любил людей, тянулся к ним всем сердцем, и люди тянулись к нему. «В нем было то, — отмечает Петр Орешин, — что дается человеку от рождения: способность говорить без слов».

Есенин жил, «волнуясь сердцем и стихом».

Как-то один из знакомых поэта заметил:

— Вечно ты шатаешься, Сергей. Когда же ты пишешь?

— Всегда, — последовал ответ.

Есенин говорил одному из поэтов: «Если я за целый день не напишу четырех строк хороших стихов, я не могу спать». А другому по-товарищески советовал: «И еще запомни: работай, как сукин сын! До последнего издыхания работай! Добра желаю!»

Живя открытым сердцем, готовый все отдать людям, Есенин вовсе не был так прост, как это казалось иным из его современников. «Он был человек по-своему и сложный и простой. И до известной степени замкнутый, как это ни странно говорить о нем, прожившем свои дни среди шума», — отмечал в свое время писатель Николай Никитин. Не потому ли даже те, кто находился с поэтом долго, так и не смогли открыть «секрета» его волшебства. И, к сожалению, проглядели, у какого чистого человеческого родника они находились, какой огонь бушевал рядом с ними. Тогда-то и сочинялись всяческие «легенды» и «романы без вранья».

Из всех легенд о Есенине, пожалуй, самая живучая и самая несправедливая легенда о «беспечном таланте». И жаль, что бытует она кое-где и поныне.

А сколько раз приходилось читать и слушать в прошлом о «пессимизме» Есенина. Но ведь такого жизнелюба, каким был Есенин, найти трудно! Он был наделен редчайшим даром чувства прекрасного. Красота жизни была открыта ему во всей полноте.

Что же касается мотивов печали и грустных раздумий, то Есенин был глубоко убежден: «Поэту необходимо чаще думать о смерти, и… только памятуя о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь».

И еще: в свое время писали много и справедливо о «половодье чувств» поэзии Есенина. А вот о другом — о крылатой мысли есенинского стиха, мысли всегда ищущей, открытой, эмоциональной, порой мучительно беспокойной — все еще говорится очень и очень редко.

Есенин — яркий, самобытный, глубокий мыслитель. Характерно признание одного из современников поэта: «Собеседнику всегда казалось… что Есенин высказался в данную минуту до самого дна, тогда как до самого дна есенинской мысли на самом деле никогда и никто донырнуть не мог!»

В поэзии Есенина чувства и мысли слиты нераздельно. Достаточно назвать хотя бы такие его стихи: «Возвращение на Родину», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Несказанное, синее, нежное…», «Заметался пожар голубой…», «Письмо к женщине», «Спит ковыль. Равнина дорогая…».

В них и «половодье чувств», и половодье мысли…

В свое время некоторые пишущие о Есенине старались распространить мнение, что круг есенинских друзей и знакомых из литературной среды был якобы весьма ограничен и включал главным образом имажинистов и близких к ним людей.

Мнение это, бытующее и поныне, на самом деле далеко от истины.

Всеволод Иванов, Николай Тихонов, Василий Наседкин, Петр Орешин, Александр Ширяевец, Юрий Либединский, Николай Никитин, Владимир Кириллов, Всеволод Рождественский. Сергей Городецкий, Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Сергей Коненков, Василий Качалов, Леонид Леонов, Григорий Якулов, Петр Чагин и другие видные писатели, художники, журналисты близко знали Есенина, относились к поэту заботливо и дружески. «Редкий из писателей и поэтов с ним не был знаком», — вспоминает Василий Наседкин.

«Со времени Кольцова земля Русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин… Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихией», — так воспринимал стихи Есенина Борис Пастернак.

Многие поэты, чья лира зазвучала уже после Есенина, пережили радость первой встречи с его стихами, у каждого из них в душе «свой Есенин», каждый из них сказал свое живое, взволнованное слово о великом поэте.

«Мы не знаем, как рождаются великие поэты… — говорит Василий Федоров, один из крупнейших современных русских поэтов, — тайна сия велика есть, — но почему они рождаются, мы знаем.

Их рождают великие события, социальные потрясения, революционные эпохи. Так родился безымянный автор «Слова о полку Игореве», так родились Пушкин и Лермонтов, так родился Некрасов. Эпоха трех русских революций дала нам трех богатырей: Александра Блока, Владимира Маяковского и Сергея Есенина».

Поэзия Есенина близка и дорога всем народам нашей страны. Стихи его звучат на украинском и белорусском, латышском и эстонском, грузинском и казахском, молдавском и узбекском и многих, многих других языках.

«Очень русский поэт Сергей Есенин сделался родным и для нас, узбеков, — писал Гафур Гулям. — И если Есенин «тянулся» к Востоку, то сейчас поэты Советского Востока тянутся к нему, черпают в его поэзии то, что им органично, близко».

Восхищение Есениным звучит в словах литовского поэта Юстинаса Марцинкявичюса:

«Есенин — чудо поэзии. И как о всяком чуде, о нем трудно говорить. Чудо нужно пережить. И надо в него верить. Чудо есенинской поэзии не только убеждает, но и всегда волнует, как проявление большого человеческого сердца».

С таким же восхищением писал о Есенине украинский поэт Павло Тычина:

«Сергей Есенин! Кого мне поставить в один ряд с ним — таким высокоодаренным, самобытным певцом России?»

А современник Есенина, поэт Николай Тихонов, справедливо утверждает:

«Человек будущего так же будет читать Есенина, как его читают люди сегодня… Его стихи не могут состариться. В их жилах течет вечно молодая кровь вечно живой поэзии».

...Я счастлив.
В сонме бурь
Неповторимые я вынес впечатленья.
Вихрь нарядил мою судьбу
В золототканое цветенье.

Вот она, истинная судьба поэта! Щедрая, дерзкая, прекрасная, тревожная, полная драматических раздумий, сомнений, радости, света…

1. ^назад В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, с. 211.
2. ^назад Цитирую по записи беседы с Е. А. Есениной 28 августа 1957 года.