| Карпов И.П. Человек скорбящий, раздражающийся, досадующий («Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» А.П. Чехов) |
|
«Маленькой трилогией» назвал Чехов рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», но с этими произведениями непосредственно связано и повествование о докторе Старцеве-Ионыче (время написания всех рассказов: май — июль 1898 года). Рассказы имеют много общего, как в содержании, так и в повествовательной структуре. Во-первых, персонажи рассказов (первых трех) выполнены в манере внешне пародийной, с внутренней трагической интонацией. Чехов отчасти будто возвратился к стилистике Антоши Чехонте, сводя образ персонажа к одной (двум-трем) чертам. Отсюда и основной принцип построения рассказов — параллельные конструкции, повторяющиеся темы, детали, фразы. Во-вторых, в рассказах изображены невероятные, почти фантастические (если попытаться вообразить их в жизни) существа: доктор Старцев, учитель гимназии Беликов, служащий казенной палаты, потом помещик Николай Иваныч. В-третьих, повествование в рассказах распадается на сцены и открыто декларативные высказывания. Посмотрим на «Ионыча» и «футлярную» трилогию Чехова, имея в виду эти аспекты, вычленяя несколько позиций, имеющих конкретное текстуальное оформление. «Ионыч»Позиция 1. Смысловая направленность повествования. Начало рассказа.
«Когда в губернском городе С. приезжие жаловались на скуку и однообразие жизни, то местные жители, как бы оправдываясь, говорили, что, напротив, в С. очень хорошо, что в С. есть библиотека, театр, клуб, бывают балы, что, наконец, есть умные, интересные, приятные семьи, с которыми можно завести знакомства. И указывали на семью Туркиных как на самую образованную и талантливую» (10: 24). Так в первом абзаце рассказа задается тема повествования: скука и однообразие жизни, пошлость, бездарность обывателя. Естественно, что высказывание ориентировано на определенную реакцию читателя, оформленную в косвенной речи (Старцева-Ионыча):
«<�…> если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город» (10: 39). Эта авторская установка приводит к тому, что из всего многообразия жизни выбирается только тот материал, который «играет» на эту установку. И как бы повествование ни усложнялось (авторски заданная эволюция Старцева, перемена в Екатерине Ивановне), все-таки основное содержание произведения — на поверхности, воплощенное в четко просматриваемой словесной конструкции и пародийных персонажах. Далее следует отстраненная — «объективная» (информационная) — характеристика семьи Туркиных (все имеют свои таланты) и Старцева. Характеристика, которая тут же переходит в пародийный план. Позиция 2. Автор и персонаж.Первое представление персонажей (глазами Старцева): Старцев впервые у Туркиных. Иван Петрович Туркин (Жанчик — в именовании жены). Он говорит на «своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии»: «Здравствуйте пожалуйста», «не имеет никакого римского права», «недурственно», «Умри, Денис, лучше не придумаешь», «в имении испортились все запирательства и обвалилась застенчивость» и т.д. Вера Иосифовна («цыпка», «баловница» — в именовании мужа). Ее представление начинается с пошлого словесного кокетства: она говорит Старцеву, человеку, которого первый раз видит в жизни:
«Вы можете ухаживать за мной. Мой муж ревнив, это Отелло, но ведь мы постараемся вести себя так, что он ничего не заметит». Вера Иосифовна читает свой роман — «о том, чего никогда не бывает в жизни» — и на вопрос «Вы печатаете свои произведения в журналах?» отвечает: «Для чего печатать? <�…> Ведь мы имеем средства». Екатерина Ивановна («Котик» — в именовании отца и матери): «села и обеими руками ударила по клавишам; и потом тотчас же опять ударила изо всей силы, и опять, и опять». Все три члена семьи Туркиных представлены в комическом свете. Последующее повествование ничего не прибавляет к образам Ивана Петровича и Веры Иосифовны. Это не полноценные, разносторонне выписанные характеры, но пародия на них. Образ Котика дополняется в следующей части рассказа указанием на ее капризность, недалекость, если не глупость (записка с назначением свидания на кладбище, выспренная, с чужого голоса, речь о желании служить искусству).
«- Что вы читали на этой недели, пока мы не виделись? — спросил он теперь. — Говорите, прошу вас. — Я читала Писемского. — Что именно? — «Тысяча душ», — ответила Котик. — А как смешно звали Писемского: Алексей Феофилактыч! — Куда же вы? — ужаснулся Старцев, когда она вдруг встала и пошла к дому«. Больше Котику, по велению автора, ничего не надо было говорить: итак ясно, что весь Писемский для Котика — смешное отчество писателя. Чехов отбирает только тот материал, который работает на идею осмеяния и утверждение мысли о трагичности такой — пошлой, обыденной, скучной — жизни. Старцев изначально задан как Ионыч, т. е. человек неглупый, видящий пошлость окружающей его жизни, но в эту пошлость все более погружающийся. О Старцеве начала повествования мы знаем, что он видит бездарность Туркиных, что —
«Прошло больше года таким образом в трудах и одиночестве <�…>», «С ней (с Котиком. — И.К.) он мог говорить о литературе, об искусстве, о чем угодно, мог жаловаться ей на жизнь, на людей <�…>», позже из речи Катерины Ивановны: «Вы так любили говорить о своей больнице». Это — отдельные указания, разбросанные по рассказу, но не осуществленные, не изображенные, потому что в авторском задании — не человек Старцев, а Старцев-Ионыч. Не случайно любовь Старцева к Екатерине Ивановне не столько изображается, сколько выговаривается самим персонажем — монолог Старцева «О, как мало знают те, которые никогда не любили!» (10: 34); и декларативно мотивируется повествователем:
«За всё время, пока он живет в Дялиже, любовь к Котику была его единственной радостью и, вероятно, последней» (10: 41). Старцев на кладбище, в ожидании Екатерины Ивановны:
«<�…> точно лунный свет подогревал в нем страсть, ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия» (10: 31). На этой «одноразовой» вспышке и кончается любовная, в том числе интимная жизнь Старцева:
«Он одинок. Живется ему скучно, ничего его не интересует» (10: 41). Постоянно в повествовании отмечается движение Старцева к Ионычу, но это не эволюция (эволюция подразумевает развернутое исходное состояние), это движение персонажа внутри ограниченного для него автором пространства.
«Пройдя девять верст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще верст двадцать» (10: 28). Но после «больше года»: «У него уже была своя пара лошадей», «Ох, не надо бы полнеть!», «Сколько хлопот, однако!»; через четыре года: «уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками», «пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком», «в винт играл каждый вечер», копил деньги, «горло заплыло жиром», изменился характер…
«Как мы живем тут? Да никак. Старимся, полнеем, опускаемся. День и ночь — сутки прочь, жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей… Днем нажива, а вечером клуб, общество картежников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего?» (10: 38), — так говорит Старцев Екатерине Ивановне во время встречи через четыре года. Именно эта оценка жизни является тем направлением, по которому идет обобщение в рассказе — и образное, и декларативное. Все произведение есть как бы указание на еще один образ — обобщенный образ обывателя.
Вспомним: «<�…> если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город» (10: 39). Так же: «Обыватели своими разговорами, взглядами на жизнь и даже своим видом раздражали его. Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже не глупый человек, но стоит только заговорить с ним о чем-нибудь несъедобным, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остается только рукой махнуть и отойти» (10: 35). Кто же этот загадочный обыватель? Постараемся ответить на этот вопрос в конце главы. Позиция 3. Автор и персонаж в философско-моралистическом высказывании.В произведениях Чехова часто повторяется одна и та же деталь: если автору необходимо взглянуть на происходящее с высшей для него (для автора) смысловой точки, то он посылает свой персонаж на природу, оставляет его наедине с природой. Обычно рассуждения, мысли персонажа в такой ситуации не имеют последствий — ни для его характера, ни для его судьбы. В «Ионыче» даже подчеркнуто: «первый раз в жизни», «чего, вероятно, больше уже не случится видеть», т. е. обратить внутренний взор к небу, к смыслу жизни. Старцев на кладбище.
«На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную» (10: 31). «<�…> ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние…» (10: 31). «<�…> думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке. Как, в сущности, нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это!» (10: 32). Вспомним: Чехову 38 лет, он знает, что тяжело болен. Вероятно, вот эта — и уже давняя у Чехова, встречаемая и в повести «Степь», и в более ранних произведениях — тоска по жизни, рождаемая ощущением близкой смерти, порождает все эти тайны, глухие тоски небытия, шутки матери-природы. Этот эмоциональный комплекс настолько значим — глубок и постоянен — в Чехове, что из произведения в произведение писатель ищет для него все новые и новые слова. В свете этого настроения оказывается возможным вычленить из всего многообразия жизни отдельные — преимущественно отрицательные — черты людей, создавать картины всеобъемлющей пошлости, конкретизируя их в гротескных, пародийных образах.
«Он обладал искусством всюду находить и оттенять пошлость, — искусством, которое доступно только человеку высоких требований к жизни, которое создается лишь горячим желанием видеть людей простыми, красивыми, гармоничными. Пошлость всегда находила в нем жестокого и острого судью» (Горький 1959: 50). «Человек в футляре»Позиция 1. Смысловая направленность повествования.Рассказ начинается с того, что обозначаются слушатель и рассказчик — ветеринарный врач Иван Иваныч Чимша-Гималайский («высокий, худощавый старик с длинными усами») и учитель гимназии Буркин («человек небольшого роста, толстый, совершенно лысый, с черной бородой чуть не по пояс»), последний рассказывает историю учителя греческого языка Беликова. Рассказ предваряется разговором, передающимся в общих чертах, о жене старосты Мавре, которая за всю жизнь нигде не была, в последнее время из дома выходит только по ночам. В понимании Буркина:
«- Что ж тут удивительного! — сказал Буркин. — Людей, одиноких по натуре, которые, как рак-отшельник или улитка, стараются уйти в свою скорлупу, на этом свете не мало. Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был еще общественным животным и жил одиноко в своей берлоге, а может быть, это просто одна из разновидностей человеческого характера, — кто знает?» (10: 42). В повествовании ставится проблема: замкнутость человека, его стремление уйти в «скорлупу», что объясняется психологически — одинокие по натуре люди, или исторически — «атавизм», без категорического утверждения: «кто знает?» Последнее ориентирует читателя на решение вопроса: в чем же причина такого явления, как Беликов? По аналогии с предыдущим рассказом можно предположить: там пошлость жизни Старикова — от пошлости окружающей его жизни, здесь «футлярность» Беликова — так же от «футлярности» жизни, общественной среды. Так задается тема произведения и смысловая направленность решения темы: одинокий человек и как свойство такого человека — спрятаться, «уйти в свою скорлупу». Позиция 2. Автор и персонаж.Истории Беликова — иллюстрация темы, но, для данных рассказов естественно, во-первых, изображение персонажа в шаржированном ракурсе, во-вторых, движение авторской мысли от конкретного факта к обобщению. Образ Беликова слагается из постоянного использования двух деталей: 1) подчеркивания его предметной «футлярности» (калоши, зонтик, теплое пальто, перочинный ножик у него в футляре, лицо — «казалось» — тоже в чехле, очки); 2) описания «футлярности» его внутренней жизни: «И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр» (10: 43), ему понятны только «циркуляры», регламентирующие жизнь людей. Такому внешнему поведению и внутреннему состоянию соответствует страх: «как бы чего не вышло». Все реакции Беликова на людей и жизненные обстоятельства в повествовании маркируются этими деталями: или желанием Беликова спрятаться, или страхом: «как бы чего не вышло». Причем, сфера страха огромна: от ночных страхов, под одеялом, — до страха перед начальством, перед всем на свете.
«И ему было страшно под одеялом. Он боялся, как бы чего не вышло, как бы его не зарезал Афанасий, как бы не забрались воры <�…>» (10: 45); «Лучше бы, кажется, сломать себе шею, обе ноги, дойдет до директора, попечителя <�…>» (10: 53). Однако сфера страха не беспредельна: она ограничена «циркуляром», предписанием. То, что в пределах «циркуляра», того Беликов не боится, наоборот, утверждает, навязывает всем окружающим — будь то снижение отметки учащему, плохо, с точки зрения беликовской «циркулярности», ведущему себя, будь то катание женщины-учителя (Вареньки) на велосипеде. Умирает Беликов совсем так же, как чиновник из рассказа «Смерть чиновника»: Беликов поражен, что женщина, на которой он думает жениться (Варенька), катается на велосипеде, брат Вареньки выставляет его за дверь; когда Беликов «катился с лестницы», его увидела «Варенька и с нею две дамы», Варенька, полагая, что он сам упал (т.е., без обиды для него) «не удержалась и захохотала». После этого Беликов «лег и уже больше не вставал». Анекдотическая история, описанная вполне в духе ранних юмористических рассказов Чехова. Как Ионыч поставлен в центр провинциального (обывательского) общества, так и Беликов поставлен в центр преподавательского коллектива гимназии, города и в смысловом подтексте произведения — страны.
«Своими вздохами, нытьем, своими темными очками на бледном, маленьком лице, — знаете, маленьком, как у хорька, — он давил нас всех, и мы уступали <�…>» (10: 44). «Мы, учителя, боялись его. И даже директор боялся. Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, глубоко порядочный, воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет! Да что гимназию? Весь город!» (10: 44). Почему так происходит — ответ на этот вопрос очевиден в рассказе.
«Под влиянием таких людей, как Беликов, за последние десять — пятнадцать лет в нашем городе стали бояться всего. Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте…» (10: 44). Таким образом, т. е. первая причина — в общественной атмосфере. Не случайно Коновалов, вновь приехавший учитель, единственный посмевший открыто ненавидеть Беликова, называет его «фискалом» (доносчиком). Вторая — в самих людях, о чем говорится в назидательно-дидактических высказываниях персонажей. Позиция 3. Автор и персонаж в философско-моралистическом высказывании.Первое высказывание принадлежит Коновалову, говорящему учителям:
«Эх, господа, как вы можете так жить! Атмосфера у вас удушающая, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке» (10: 49). Второе — слушателю, Ивану Иванычу, как бы подводящему итог смыслу рассказа, напрямую соотносимому с «Ионычем»:
«А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр?» (10: 53–54). «- Видеть и слышать, как лгут, — проговорил Иван Иваныч, поворачиваясь на другой бок, — и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных. И всё это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!» (10: 54). Заметим, что оценка «футлярности» как общественного и психологического явления исходит из уст Ивана Иваныча, пожилого человека, ветеринарного врача. Таким образом подготавливается следующий рассказ — «Крыжовник», одна из главных тем «футлярной» трилогии (или тетралогии — в данном объединении произведений). «Футляр» — образно-метафорическое обозначение нравственной жизни человека, такой жизни и такого человека, который не может достойно противостоять унижающим его достоинство обстоятельствам, а также само общественное устройство, в котором возможно, чтобы человек из-за куска хлеба вынужден был унижаться, лгать, быть трусом, подхалимом. Вечные человеческие проблемы — вечное страдание Чехова. В конце рассказа вновь упоминается жена старосты Марфа: ночь, мужчины слышат чьи-то шаги: «Это Марфа ходит». Беликов умер, но одинокие — в разных смыслах — «футлярные» люди никуда не делись, они здесь — вокруг нас и в нас. «Крыжовник»Позиция 1. Смысловая направленность повествования.В конце рассказа «Человек в футляре» Иван Иваныч тоже хочет рассказать «поучительную историю» — в продолжение «футлярной» темы, но — «пора спать». И свою историю он рассказывает в «Крыжовнике». Рассказ о «крыжовнике» предваряется двумя эпизодами. Иван Иваныч и Буркин — в поле:
«Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна» (10: 55). Так вновь в ситуации «человек и природа» задается «точка отсчета» и смысловая перспектива повествования: велика, прекрасна жизнь — что же человек? Он соответствует этому величию и этой красоте? Второй эпизод: начинается проливной дождь, Иван Иваныч и Буркин, чтобы укрыться от дождя, идут к Алехину («мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика»); Алехин оставляет работу на мельнице и идет с гостями в дом; они моются в пруду, Алехин: «…я, кажется, с весны не мылся»; Иван Иваныч наслаждается купанием; после этого он рассказывает о своем брате Николае Иваныче. Мысль о красоте и радости простой человеческой жизни подчеркивается купанием Ивана Иваныча и состоянием Алехина:
«Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь» (10: 57). Если «Человек в футляре» «окольцован» второстепенным (фоновым) образом Марфы, то в «Крыжовнике» функцию дополнительного смыслового акцента (красота, уют бытовой жизни) выполняет образ горничной Пелагеи: «Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид мягкая…»; «…когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь…». Позиция 2. Автор и персонаж.Желание Николая Ивановича «купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера» сначала мотивируется тем, что он, как и рассказчик, его брат, рос «всё равно как крестьянские дети», «кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель» (10: 58). Николай Иваныч во всем себя ограничивает, копит деньги, пишет «всё те же бумаги» («пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр?» — слова того же Ивана Иваныча в «Человеке в футляре»), чертит планы своего имения, на которых обязательный пункт — кусты крыжовника; из-за денег женится на старой, некрасивой вдове, которая зачахла. Наконец, он купил имение, «выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком» (10: 60). Иван Иваныч навещает брата.
«Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью <�…>» (10: 60). «Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперед, — того и гляди, хрюкнет в одеяло» (10: 60). Теперь Николай Иваныч — помещик, он судится с обществом и заводами (окружающими его имение), с важностью творит «добрые дела», он нагл, говорит «одни истины»; «И всё это, заметьте, говорилось с умной, доброй улыбкой» (10: 61). Таким образом, воссоздается еще один вариант обывателя — такого, о котором рассказывалось в «Ионыче», еще один вариант «футлярной» жизни («А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг <�…> разве это не футляр?»). Но дело не только в судьбе отдельного человека (хотя и брата), дело в человеке как таковом, в человеке, который способен быть счастливым счастьем жалким, пошлым, мелким. Это и поразило рассказчика, Ивана Иваныча.
«Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, — он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребенка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал: — Как вкусно! И он с жадностью ел и всё повторял: — Ах, как вкусно! Ты попробуй! Было жестко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своею судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию» (10: 61–62). Рассказ Ивана Иваныча о брате, о «крыжовнике» перерастает в обличительную речь против тупой сытости, в призыв «делать добро». Во второй части рассказа именно образ страдающего за людей ветеринарного врача Ивана Иваныча выходит на первое место — образ человека, остро чувствующего тяжесть и несправедливость жизни. Судьба Николая Иваныча и его крыжовник для него самого — счастье. Не в Николае Иваныче дело. Его история — только поучение, только пример того, как может человек забыть непрочность жизни и то, что рядом столько несчастных.
«Я уже стар и не гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и не могу спать… Ах, если б я был молод!» (10: 64). «И всё это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящей улыбкой, как будто просил лично для себя» (10: 64). Трудно не услышать в этих словах возгласа отчаяния самого автора. Рассказ Ивана Иваныча «не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина». Он прозвучал в богатом доме, в котором «из золотых рам глядели генералы и дамы», хозяин которого устал, к тому же «гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело прямого отношения к его жизни» (10: 65). Призыв Ивана Иваныча не был услышан слушателями. Красивая Пелагея постелила гостям постели, от которых «приятно пахло свежим бельем».
«Иван Иваныч молча разделся и лег. — Господи, прости нас грешных! — проговорил он и укрылся с головой» (10: 65). По-разному можно понять это «прости». Может быть, и так: прости нас, Господи, всех — и таких нас, как Николай Иваныч, счастливых, и таких, внутренне страдающих, негодных для борьбы, но скорбящих, раздражающихся, досадующих, и тех, кто погружен в заботы о крупе, сене, дегте, не слышащих. Позиция 3. Автор и персонаж в философско-моралистическом высказывании.Моралистическим высказываниям Ивана Иваныча отводится в рассказе ведущее место. Иван Иваныч прерывает свое повествование о брате размышлениями, сначала в качестве комментария к желанию брата спрятаться в усадьбе. Рассуждения эти полемически направлены против многих современных автору мнений, в частности, против рассказа Л.Н. Толстого «Много ли человеку земли нужно».
«Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе — это не жизнь, это эгоизм, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа» (10: 58). Ночью, в доме брата, Иван Иваныч размышляет о счастливых людях, счастливых бедным, уродливым счастьем, способных быть счастливыми, когда вокруг столько несчастных.
«Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и всё обстоит благополучно» (10: 62). Иван Иваныч обращается к Алехину, в контексте рассказа его слова звучат как призыв самого писателя к людям, особенно молодым.
«<�…> не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока вы молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!» (10: 64). «Крыжовник» может быть прочитан как рассказ о человеке, всю жизнь потратившем на то, чтобы поесть крыжовника из собственного сада (имения), но и по-другому — как повествование, в котором объективируется авторское страдание за маленького, пошлого, счастливого своим маленьким счастьем человека, как утверждение «нет, больше жить так невозможно!», «не уставайте делать добро!», иначе вы станете Ионычами, Беликовыми, Николаями Иванычами. Литература
Книгу можно заказать по адресу автора. |
|
|
||||
|
|
||||
 |
||||
|
||||