Трагедия «Борис Годунов» — одно из центральных произведений Пушкина, в котором всесторонне проявились его гений, его русская православная душа, его видение истории народа, его сокровенные думы. Рассмотрим образ монаха-летописца Пимена, попытаемся постичь смысл сцены «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» в аспекте авторской позиции, имея в виду содержание трагедии в целом.

§ 1. Образ Пимена — духовный центр трагедии

Авторская позиция Пушкина-поэта выражена во многих его произведениях открыто, осознанно.

Пушкин сравнивает поэта с «эхом», которое на все откликается. Всеотзывчивость — одна из существеннейших черт авторской позиции («Эхо»). Пушкин наделяет поэта миссией пророка: «Глаголом жги сердца людей», — в этом проявляется осознание автором божественного предназначения поэзии («Пророк»). Пушкин себе в заслугу ставит пробуждение добрых чувств в людях, прославление свободы, призыв к милосердию:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Так утверждается идея христианского сострадания («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»).

Авторская позиция выражена в «Борисе Годунов» в ее принципиально важных проявлениях, что придает содержанию трагедии — по сравнению с лирическими произведениями — более глубокий и возвышенный духовный и национально-исторический смысл.

Пимен завещает продолжить летописание иноку Григорию Отрепьеву, который оказывается не способным это сделать, охваченный «бесовским мечтаньем». Во-вторых, Пимен заканчивает свое «сказание» эпизодом убийства царевича Феодора, сына Ивана Грозного:

Сей повестью печальной заключу
Я летопись мою; с тех пор я мало
Вникал в дела мирские.

Таким образом, дело Пимена как бы продолжает сам создатель трагедии. Автор занимает позицию летописца: он начинает повествование с того исторического момента, на котором остановился Пимен; он избирает следствие «ужасного злодейства» — нечистую совесть Бориса Годунова — одной из основных духовных причин бедствий царя и его царства.

Конечно, «Борис Годунов» не является собственно летописью, не является и стилизацией летописного повествования, оставаясь произведением художественным, т. е. образным, но духовная позиция летописца проявляется во всей структуре произведения, что мы и постараемся далее обосновать.

Пимен — полноценный художественный образ, содержательной доминантой которого является устремленность к Богу. В этом плане с Пименом сопоставим только Патриарх, но в речах и поступках Патриарха много мирского, идущего от озабоченности делами государства, тогда как Пимен — в своей устремленности к вечному — величественно спокоен.

Внешность Пимена изображена в свете любовного взгляда Григория: «Как я люблю его спокойный вид», «смиренный, величавый».

В этих определениях выразилось стремление Пушкина отразить типичные, любимые им свойства русских монахов-летописцев.

«Характер Пимена, — писал Пушкин, — не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать, набожное, к власти царя, данной им Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия…» (Рукою Пушкина 1935: 745).

«Смиренный, величавый» облик праведника, монаха, пастыря запечатлен не только на иконах, что может быть определено «требованиями жанра», иконописной традиции, но и дошедшими до нас изображениями (живописными и фотографическими) русских архипастырей, внешний вид которых соединяет строгость, сосредоточенность и духовную просветленность.

Пимен показан в душерасположении, которое можно определить как молитвенное духовное умиление, что также является не только индивидуальной особенностью персонажа трагедии, но одним из высших состояний православной души. Это состояние знал и Пушкин, что отразилось как в его лирике (эпитафии, переложения молитв, многие стихотворения), так и в трагедии.

«Духовным умилением насыщены многие страницы «Бориса Годунова»: оно дышит в устах Пимена, Грозного царя, о котором вспоминает последний, в предобеденной молитве, которую читает мальчик в доме Шуйского, и в трогательном рассказе патриарха о чуде от мощей царевича Димитрия, и, наконец, в завещании сыну самого Бориса, когда он, принимая схиму, отходит от этого мира со словами покаяния и примирения на устах» (Анастасий, митр. 1996: 92).

Пимен изображен в период жизни, когда он осознает, что ему пора «отдохнуть», «погасить свечу», он чувствует близость собственной смерти, т. е. ему присуще осознание скорого предстояния перед Всевышним, что и придает его речам особую убедительность.

Григорий, как человек, которого мучают «бесовские мечтанья», в своей характеристике Пимена прав только отчасти:

Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости ни гнева.

Пимен не равнодушен к людям (его отношение к Ивану Грозному, смиренному царю Феодору, общему греху наречения цареубийцы «владыкою»). Спокойствие его происходит от осознания высшей власти, высшего суда, грозящего людям, от молитвенного состояния, каким только и может ответить православный монах на прегрешения человека.

«В нем поэт дал самый законченный, самый выпуклый и самый правдивый тип православного русского подвижника, какой только был когда-нибудь в нашей художественной литературе» (Анастасий 1996: 81).

Значение образа Пимена — духовное: с действием трагедии герой связан опосредованно: оценкой событий, царей, — и не является лицом историческим.

Сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» определенным образом вписана в композицию трагедии. Ей предшествуют эпизоды: беседа двух царедворцев (Шуйского и Воротынского), присутствие народа на Красной площади и Девичьем поле, воцарение Бориса Годунова. После нее следуют эпизод известия о побеге Григория (Палаты патриарха) и монолог Бориса Годунова о результатах своего шестилетнего царствования (Царские палаты). Таким образом сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» помещена как бы вглубь повествовательного пространства, внутрь основных тем: бытие русского православного народа, царь, его «управа», хитросплетения жизни царедворцев, отношение народа к царю, начало действий Григория — «окаянного пострела».

Наконец, отметим, что первый монолог Пимена «Еще одно, последнее сказанье» задает величественный интонационно-словесный тон дальнейшему повествованию, в котором в органическое целое сливаются церковнославянская лексика, высокий трагедийный слог и живой русский народный язык.

Глубина и цельность характера Пимена предполагает рассмотрение этого образа в свете важных для России пушкинской поры понятий: православие, самодержавие, народность.

§ 2. Православие

Каждое слово Пимена значимо в системе православного мировидения, миропонимания и миропереживания. Оно — не просто «формула», «принадлежность церковного этикета», «принятое правило».

За каждым словом монаха стоит смысл, определенный Святым Писанием и многовековой традицией Святоотеческого Предания, что глубоко прочувствовано и гениально выражено Пушкиным.

Пимен свой труд определяет как исполнение долга, завещанного Богом:

Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному.

Словами «Мне, грешному» начинается оценка всего, что происходит, что на мирском языке может быть названо «злодейством», «предательством», «убийством», «нечистой совестью», но для верующего человека имеет название «грех».

В мире все происходит по воле или попущению Божию, отсюда и Пименово летописание:

Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил.

Пимен самим фактом своего монашеского положения, духовностью мировосприятия, помыслов и оценок утверждает огромное значении Православной Церкви, монастыря, монашества в жизни как простого человека, так и венценосца.

Он противопоставляет мирскую жизнь как «наслаждение» и монашескую как «блаженство»:

Я долго жил и многим насладился;
Но с той поры лишь ведаю блаженство,
Как в монастырь Господь меня привел.

Он вспоминает царя Ивана Грозного в моменты его раскаяния, задумчивости, тихой беседы, когда царь давал обет: «Прииду к вам, преступник окаянный», а монахи молились за него.

Пимен — монах, летописец — высшая нравственная и праведная высота, с которой автор обозревает остальных персонажей, их действия, поступки, мотивы поведения.

«Пушкин уразумел своим русским чутьем, что здесь запечатлена от века лучшая часть нашей народной души, видавшей в монашестве высший идеал духовно-религиозной жизни. Ее неутомимая тоска по горнему отечеству находила отклик в его собственном сердце, звавшем его туда, »в заоблачную келью, в соседство Бога Самого«» (Анастасий 1996: 81).

Пимен учит молодого инока, наследника своих трудов:

Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны.

«Не мудрствуя лукаво», т.е. не своевольничая, не привнося своей личной, греху подверженной воли в описываемое. В словах Пимена выражается глубокая вера в существование двух миров — Божественного, горнего, ангельского и дольнего, нашего, земного, человеческого. Угодники Божии и пророки как бы соединяют эти два мира, свидетельствами Божьего мира являются чудеса, небесные знаменья. Так Пимен высказывает православное понимание структуры мира.

Сына Ивана Грозного Феодора он вспоминает как царя смиренного (одна их основных христианских добродетелей), за смирение возлюбленного Богом.

Перед смертью царю Феодору является «небесное виденье»:

К его одру, царю единый зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим Патриархом.

Перед смертью христианину, ведущему праведную жизнь, Бог посылает Ангела — на протяжении всех веков православия в России постоянно свидетельствуется это чудо. По смерти царя Феодора —

палаты
Исполнились святым благоуханьем,
И лик его как солнце просиял -

Пушкин верно угадывает мельчайшие детали православного мировидения и мировосприятия, выражая их в речи Пимена. Так, православный человек, тронутый тайной смерти, охваченный слабой надеждой прозреть, в каком душевном состоянии усопший человек покидает этот грешный мир, каким он предстает перед Богом, всматривается в лицо умершего.

* * *

Жуковский по смерти Пушкина писал:

«Мы долго стояли над ним, молча, не шевелясь, не смея нарушить таинства смерти, которое совершалось перед нами во всей умилительной святыни своей. Когда все ушли, я сел перед ним и долго, один, смотрел ему в лицо. <�…> В эту минуту, можно сказать, я увидел лицо самой смерти, божественно-тайное; лицо смерти без покрывала. Какую печать на него наложила она! и как удивительно высказала в нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его я не видал выражения такой глубокой, величественной, торжествующей мысли. Она, конечно, таилась в нем и прежде, будучи свойственна его высокой природе; но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти» (Цит. по: Константин, архимандрит 1991: 21).

Митрополит Анастасий следующим образом понял последние мгновения жизни Пушкина:

«Так очищенная и просветленная душа поэта отлетела от своей телесной оболочки, оставив на ней свою печать — печать видений иного, лучшего мира. Смерть запечатлела таинство духовного рождения в новую жизнь, каким окончилось его короткое существование на земле» (Анастасий 1996: 128).

* * *

Православная вера объединяет русский народ, что выражено в идее ответственности людей друг перед другом и Богом:

И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда, -

говорит Григорий Отрепьев, имея в виду царя Бориса. Мирским неправедным судом царь Борис наказан в конце трагедии; к чему ведет нарушение заповедей Божьих — показывает содержание трагедии.

Все герои подвержены греху, но в них говорит совесть, совесть как осознание собственной греховности. Все взаимосвязано в мировосприятии православного человека — суд мирской и суд Божий, совершение греха и внутренние муки (нечистая совесть).

Муки совести испытывает Борис Годунов:

Да жалок тот, в ком совесть нечиста.

Воротынский обсуждает душевное состояние Годунова:

Слушай, верно
Губителя раскаянье тревожит.

Григорий Отрепьев (Самозванец) осознает греховность своего поведения:

Кровь русская, о Курбский, потечет!
Вы за царя подъяли меч, вы чисты.
Я ж вас веду на братьев, я Литву
Позвал на Русь, я в Красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!..

Наконец, Пимен («Прогневали мы Бога») утверждает общую ответственность народа.

Таким образом, все персонажи трагедии одинаковы в авторской оценке и самооценке: каковы бы ни были их действия, они видят, осознают себя, свои душевные состояния, поступки с точки зрения заповедей Христовых.

* * *

Изображенная в трагедии государственная, бытовая, личная жизнь людей есть жизнь христианская.

Не видеть этого, не понимать, не учитывать при анализе произведения — невозможно.

1) Народ («Москва») идет просить Бориса Годунова согласиться на царство — к Новодевичьему монастырю. Монастырь — центр православного бытия русского народа.

2) Первый монолог царя Бориса начинается с обращения к Патриарху. Далее Патриарх находится рядом с царем во время самых ответственных государственных и личных событий.

Царь Борис просит покойного царя-праведника Феодора даровать ему «Священное на власть благословенье». В трагедии мотив благословения неоднократно повторяется.

Принявший царство царь и его окружение идут поклониться гробам «Почиющих властителей России».

3) «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»: беседа Пимена и Григория проникнута христианским душерасположением, христианской символикой.

4) Первое известие о побеге Григория Отрепьева передается в диалоге Патриарха и игумена Чудова монастыря.

5) Царь Борис в монологе «Достиг я высшей власти» предчувствует «небесный гром и горе», говорит о себе как человеке с нечистой совестью.

6) Представителями народа являются и бродяги-чернецы Мисаил и Варлаам.

7) В доме Шуйского застолье заканчивается молитвой — обращением к Богу. Несмотря на то, что далее следует вполне «царедворский» разговор Шуйского и Афанасия Пушкина, молитва за царя — неотъемлемая часть православного Богослужения и домашних молитв православных христиан.

8) Царь Борис, узнав от Шуйского о появлении царевича Димитрия (Самозванца), говорит о законности своего воцарения, потому что он избран народом и «увенчан» Патриархом. Царь Борис заклинает Шуйского «крестом и Богом» сказать правду о судьбе «убитого младенца». Шуйский рассказывает о своем пребывании у тела убитого царевича. Причем, как бы продолжая рассказ Пимена о смерти царя Феодора, говорит о лике убитого царевича:

Уж тление приметно выступало,
Но детский лик царевича был ясен
И свеж и тих, как будто усыпленный;
Глубокая не запекалась язва,
Черты ж лица совсем не изменились.

9) Появление Григория уже в качестве Самозванца начинается с обещания перекрестить русский народ в католичество:

Ручаюсь я, что прежде двух годов
Весь мой народ, вся северная церковь
Признают власть наместника Петра.

В разговоре с Мариной Самозванец признается:

Виновен я; гордыней обуянный,
Обманывал я Бога и царей,
Я миру лгал <����

��Во время военной угрозы со стороны Самозванца и иноземцев царь Борис повелевает, чтобы монахи молились. Патриарх рассказывает о случае исцеления от мощей убитого царевича Димитрия, советует царю разоблачить Самозванца, начать борьбу с ним по-христиански:

Он именем царевича, как ризой
Украденной, бесстыдно облачился:
Но стоит лишь ее раздрать — и сам
Он наготой своею посрамится.

<�����������������������������������������������������������������������������������������������

�� случайно в трагедии Самозванец именуется по-разному.

Ответ на вопрос: кто такой Самозванец? — подразумевает и ответ на вопрос: как с ним бороться? Патриарх: пострел, окаянный, сосуд диавольский, врагоугодник, бесовский сын, расстрига окаянный; пристав: беглый еретик, вор, мошенник; боярин Пушкин — в обращении к Шуйскому: спасенный царевич, некий дух, смелый плут, бесстыдный самозванец; Шуйский в разговоре с Пушкиным: удалец ; Шуйский — в беседе с Годуновым: самозванец, неведомый бродяга; Годунов: грозный супостат, пустое имя, тень, призрак, расстрига, беглый инок.

Таким образом, самозванец — тень, призрак, который помрачает души людей, а значит, и бороться с ним нужно, как с бесовским помрачением, что понимает и предлагает Патриарх.

Но для царя Бориса это означало бы глубокое раскаяние в содеянном убийстве, на что он пойти не решается, упорствуя в грехе. Князь Шуйский предлагает «иные средства — проще», испытанное средство царедворца — обман. В конце концов все решается казнями, доносами: «Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты».

11) В сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» один из русских воинов отвечает на слова Маржерета: «Ква! ква! тебе любо, лягушка заморская, квакать на русского царевича; а мы ведь православные». Русские отступают перед войсками Самозванца потому, что — как православные — не могут воевать против православного царевича.

12) Народ перед собором в Москве, юродивый Николка говорит царю Борису: «Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича»; «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит».

13) Перед смертью царь Борис понимает ответственность перед Богом:

Я, я за все один отвечу Богу…

Просит прощения у бояр и по обычаю русских царей постригается в монахи:

Простите ж мне соблазны и грехи
И вольные и тайные обиды…
Святый отец, приближься, я готов.

14) Афанасий Пушкин в речи перед народом на Лобном месте:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.
Целуйте крест законному владыке <����

��кова схема основных христианских тем, образов, оценок в трагедии. Этот материал свидетельствует о невозможности понимания трагедии и авторской позиции без учета того, что произведение было создано православным поэтом на основе истории русского православного государства и предназначалось для православного читателя.

§ 3. Самодержавие

В «завещании» Пимена определяется само существо отношения русского православного человека к царю: за труды, за славу, за добро — поминание, за грехи, за темные деяния — молитва к Спасителю о вразумлении царя.

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро -
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.

В этом отношении нет места бунту, непослушанию, революции. За свои дела царь отвечает перед Богом:

Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет
Противу их? Никто.

Вспоминая Ивана Грозного, Пимен говорит:

А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной.

Пушкин выражает православную точку зрения на отношение власти к народу, понимая духовную основу этого отношения: не закон, но благодать. Нравственную чистоту должен нести православный царь своим подданным.

«Наука, литература, благотворительность, школьное просвещение, а в особенности христианская убежденность и одушевленное Православие — вот те посредства, чрез которые истинный общественный деятель, истинный любитель народа сообщает нравственные силы своего духа общественному быту» (Антоний 1996: 143).

«Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое является позднее основополагающим для его политического мировоззрения — к убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской политической жизни» (Франк 1990: 405).

§ 4. Народность

Русский православный народ в его святости, национальном своеобразии, патриотизме, его греховности и раскаянии — основная (субстанциональная) тема трагедии.

Пушкин объективирует в трагедии государственное мышление, мыслит историческими событиями как социальной, нравственной, духовной цельностью в сложности внутренних противоречий.

«Общим фундаментом политического мировоззрения Пушкина было национально-патриотическое умонастроение, оформленное как государственное сознание» (Франк 1990: 409).

Учитывая единство и цельность изображаемой исторической действительности и своеобразие пушкинского мировосприятия, необходимо отметить, что народ — это все, кто изображен в произведении: это люди одной национальности, одной православной веры, одного общего греха.

В пределах этой цельности идет разделение на царя, царедворцев, Патриарха, Пимена, Самозванца — и собственно простой народ. Последний также представлен разделенным, во-первых, на народ помыкаемый и управляемый (массовые сцены) и народ в его индивидуальности и его трудовой определенности (бедные монахи, стрельцы, хозяйка корчмы).

Без этой неоднородности народа может быть неясен смысл сцены «Корчма на Литовской границе». В развитии действия эта сцена вносит только одну мысль: Григорий Отрепьев переходит Литовскую границу, что можно было ввести в реплику любого персонажа. В образ Григория эта сцена также мало что добавляет: Григорий находчив, решителен. Значит, смысл сцены именно в изображении народа — конкретного народа, данного в сфере его жизни и труда: бедные монахи собирают деньги для монастыря, приставы думают, как бы поживиться, одновременно соблюдая свои служебные обязанности, хозяйка озабочена притеснениями и поборами.

Иное дело «народ», собираемый властями в своих целях. Это особое качество и состояние народа, когда он отрывается от своих жизненных насущных дел и привлекается для участия в политике, но и этот народ может не только послушно давать себя обманывать царедворцам, но и «безмолвствовать».

* * *

Пимен-монах пишет летопись — историю народа, мысль его устремлена к Богу, и с этой Божественной высоты он видит положение народа и ответственность народа за духовное содержание своих действий: «мы прогневали Бога, »мы« согрешили — «мы» нарекли.

Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

Так в речи Пимена задается еще одна перспективная содержательная линия, далее развиваемая в драматическом повествовании: народ мыслится во всей его целостности и общей ответственности перед Богом за соборное действие («нарекли»).

Цель Пименовой летописи:

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу <����

��мен своим трудом обращается к потомкам именно православных, сам он — православный монах, пишущий летопись православного царства и православного народа. К русскому православному читателю обращается и Пушкин.

В этих словах Пимена есть еще один смысл: «потомки» мыслятся не как нечто «иное», отдельное от ныне живущих, но как люди, единые с живущими в вере, в отношении к царю и родной земле.

Таким образом, в мировосприятии, миропонимании и мирочувствовании Пимена воплощена основная идея пушкинского времени — идея единства православия, самодержавия и народа.

Монах-летописец Пимен — одно из высших творений Пушкина («положительный образ», на сухом языке литературоведения). Такой образ не мог быть «сочинен» как нечто отдельное от души его создателя. В Пимена Пушкин не «перевоплощался», в образе летописца выразилось (объективировалось) лучшее, что было в Пушкине: внутреннее родство с русской православной народной культурой.

Находясь внутри этой культуры, мы — по прошествии двухсот лет со дня рождения поэта и более ста семидесяти лет после создания образа Пимена — воспринимаем образ летописца, трагедию в целом, её язык как свое, родное, потому что со всеми живущими и умершими у нас один «нравственный воздух» — у нашего Бога «все живы».

«Православная русская культура, окружавшая его отовсюду, как нравственный воздух, незаметно для него самого питала и образовывала его дух: ей он обязан, несомненно, широтою своего сердца, готового вместить весь мир и сделавшего его поистине «всечеловеком» в лучшем смысле этого слова; от нея же он взял любовь к правде Божiей, благостное прiятiе жизни и примиренное отношенiе к смерти и многое другое, что делает его образ всем нам столь близким и родным» (Анастасий 1956: 254)

Какой бы жестокой ни представала русская история в произведениях Пушкина, нельзя забывать признание поэта:

«Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал» (Пушкин 1992: 310).

Литература

1. Анастасий 1956: Анастасий, митр. Нравственный облик Пушкина // Архипастырские послания, слова и речи Высокопреосвященнейшего Митрополита Анастасия, Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви. Юбилейный сборник ко дню 50-летия Архиерейского служения. 1906-1956. N.Y., Jordanville, 1956.
2. Анастасий 1996: Анастасий, митр. Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви // А.С. Пушкин: путь к Православию. — М., 1996.
3. Антоний 1996: Антоний, Епископ. Слово пред панихидой о Пушкине, сказанное в Казанском университете 26 мая 1899 г. // А.С. Пушкин: путь к Православию. М., 1996. Константин 1991.
4. Константин 1991: Константин, архимандрит (К.И. Зайцев). Религиозная проблема Пушкина / Публ. и коммен. Михаила Филина // Русский рубеж. Специальный выпуск газеты «Литературная Россия». М., 1991. № 7. 7 июня.
5. Пушкин 1992: Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1992. Т. 10.
6. Рукою Пушкина 1935: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты. — М., 1935.
7. Франк 1990: Франк Семен. Пушкин как политический мыслитель // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. / Сост., вступ. ст., биобиблиограф. справки Р.А. Гальцевой. М., 1990.