Блок любил это слово — «звук». «Какие звуки на земле!» — воскликнул поэт в юношеские годы, и с той поры в самых различных вариантах оно появлялось то в одном, то в другом его стихотворении. «Просились в сердце звуки скрипки…», «Снова слышу гортанные звуки…», «Назойливому звуку не станет сил без отдыха внимать…», «Ты — как отзвук забытого гимна…», «Однозвучно запели ручьи…» и, наконец, «имя Пушкинского Дома… звук понятный и знакомый…». Вот только несколько строк из блоковских стихов разных лет.

Когда к Блоку подкралась коварная болезнь и друг спрашивал у него, почему он не пишет, поэт отвечал: «Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?»

Близкие Блока вспоминали, что он называл предметы «музыкальными» и «немузыкальными». Друг поэта писал: «Он всегда не только ушами, но всей кожей, всем существом ощущал окружавшую его «музыку мира»… Задолго до войны и революции он уже слышал их музыку».

Это так.

Но Блок не только умел проникновенно слушать. Он обладал чудесным даром услышанное, увиденное, пережитое воплощать в строки высокой поэзии. Для него личное и общее были нераздельны, жизнь его Отчизны была его жизнью. «Средь бушующих созвучий» он улавливал биение сердца родной земли.

Однажды поэт выступал с чтением своих стихотворений.

— О России, о России читайте! — раздались голоса из зала.

— Это все — о России, — ответил Блок.

В словах поэта не было преувеличения: в широком смысле все его стихи — от ранних до последних — овеяны дыханием родной земли. Теме России, по его словам, он сознательно и бесповоротно посвятил жизнь. Не потому ли Блок был первым художником, кому принес Есенин свои стихи о родине…

Родился Александр Александрович Блок в 1880 году в Петербурге. Детство и отрочество провел в семье деда, А. Н. Бекетова, известного ботаника, ректора Петербургского университета. В особняке часто собиралась студенческая молодежь, велись горячие споры по философским вопросам, обсуждались свежие выпуски журналов, звучала музыка. Глубоко почитались книги русских писателей-классиков. Не были чужды литературным занятиям и обитатели дома. Немудрено, что и Саша Блок уже с пятилетнего возраста начал сочинять рифмованные строчки, а чуть позже — выпускать рукописные «издания» — «Корабль», «Журнал для деток», где помещал свои коротенькие рассказы, стишки, ребусы…

Летние месяцы семья Бекетовых проводила в подмосковной усадьбе Шахматове. Здесь, в «благоуханной глуши», среди подернутых синеватой дымкой, прозрачных березовых рощиц, глухих оврагов, окаймленных диким кустарником, и стало набирать силу то благословенное чувство, которое называется чувством родной земли.

Кругом далекая равнина
Да толпы обгорелых пней.
Внизу - родимая долина,
И тучи стелются над ней...

В этих строках раннего стихотворения Блока не только как бы пунктиром намечена близкая и дорогая его сердцу картина, но ощущается неподдельная тревога за судьбу родины. И эта тревога будет жить в душе поэта до конца его дней.

Пребывание в гимназии и университете мало чем обогатило духовный мир молодого поэта. Пережив сильнейшее увлечение театром, он вскоре почувствовал, что его истинное призвание — литература, поэзия. Это красноречиво подтвердил и успех, какой имели первые публикации из цикла «Стихи о Прекрасной Даме». «Поражала прежде всего уверенность поэта, — писал один из первых читателей стихов, — та твердая рука, которой все это было написано: это был уже мастер, а не ученик».

Молодой поэт отдал в ту пору дань идеалистической философии, признающей существование некоего «сверхреального мира идей», некоего божественного начала — «Вечной женственности».

Но как ни захватили Блока, по его же словам, «острые мистические переживания», они не могли увести и не увели его от земных печалей и радостей, от реальной жизни со всем многообразием ее проявлений. В его юношеской лирике, в «Стихах о Прекрасной Даме» за призрачной мечтой о неведомом, таинственном, божественно-прекрасном встают живые картины русской природы, непридуманные человеческие чувства. За отвлеченными подчас образами ощущается нравственная чистота, возвышенность душевных движений, красота любви к женщине.

Встану я в утро туманное,
Солнце ударит в лицо.
Ты ли, подруга желанная,
Всходишь ко мне на крыльцо?

Поэту до’роги и зеленый холм, покрытый весенними травами, и тоскующее дыхание осени, и плач зимней бури, и песня, звучащая на далекой дороге… А. Белый, посетивший Блока в Шахматове, позже писал, что в поэте чувствовалась связанность с землею, с пенатами здешних мест, что было видно: в этом поле, саду, лесу он рос, что шахматовские поля и закаты — подлинные стены его рабочего кабинета…

Все это подмечено зорким глазом. Можно лишь добавить: рабочим кабинетом Блока был и город — петербургские улицы и площади, рабочие окраины и глухие пустыри… Именно в городе он услышал звуки, до того ему неведомые, звуки, поразившие его слух: задумчивый скрип железных ворот, медный голос, считающий в тишине собравшихся людей.

Они войдут и разбредутся,
Навалят на спины кули.
И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.

Стихотворение «Фабрика» было написано в 1903 году, но, запрещенное цензурой, смогло появиться в печати только в 1905 году. Для многих читателей оно показалось неожиданно острым, резко обличительным. Это был политический протест против социальной несправедливости, когда одни работают, а другие присваивают результаты их труда. Блок предчувствовал, что так долго продолжаться не может: для тех, кто обирает нищих, должно наступить возмездие. Его первые раскаты не замедлили прозвучать в воздухе: из фабричных ворот вместе с рабочими вышла на улицы первая русская революция…

1905 год помог поэту яснее увидеть «подлинное лицо проснувшейся жизни», открыл новые горизонты творчества, связанные с чувством ответственности художника перед народом, Отечеством, историей.

«…Хочу действенности, чувствую, что близится опять огонь, что жизнь не ждет… Старое рушится… Какое важное время! Великое время!» — восклицает он в июне 1905 года, обращаясь к близкому другу.

И Блок действует. Девицы из богатых семей, знавшие наизусть пленительные строки о Прекрасной Даме, в ужасе смотрели на их автора, идущего под красным флагом в толпе демонстрантов. Бастуют рабочие заводов, фабрик — Блок откликается стихотворением «Сытые» — о тех, чье «корыто» опрокинула революция.

Теперь им выпал скудный жребий:
Их дом стоит неосвещен,
И жгут им слух мольбы о хлебе
И красный смех чужих знамен!

Мир «сытых», живых мертвецов, мир цинизма, бесчеловечности, пошлости отвергается напрочь. Сердце поэта отдано миру труда, рабочей России.

От жизни в «непроглядной тьме» поэт шел на свет своей России, веря в ее ясную душу, в ее свободолюбие:

Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет
И звенит, звенит, в кустах пропав!
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.

После поражения революции, в атмосфере разгула реакции Блок оставался верен высокому призванию поэта-гражданина. Он тяжело переживал, что значительная часть интеллигенции отошла от народа, стала равнодушна к судьбам тех, кто в поту брел в поле за сохой, кто гнул спину на фабриках и заводах, проливал кровь под стенами Порт-Артура.

Он мучительно раздумывал о том, как приблизить интеллигенцию к «народной стихии», как самому «не свое» сделать «своим».

В представлении Блока наивысшее счастье художника — открыть свое сердце людям, понять их стремление к лучшей доле, к свободе, служить им верой и правдой. Пример тому он видел в благородной деятельности автора пьесы «На дне» и романа «Мать». «Сердце Горького, — писал поэт, — тревожится и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице родины — России».

Думая о будущем Отчизны, он мысленным взором окидывает ее далекое прошлое, как бы вызывает из небытия выдающиеся события давно минувших дней, вглядываясь в крутые повороты истории. Так рождается знаменитый цикл из пяти стихотворений «На поле Куликовом».

Река раскинулась. Течет, грустит лениво
   И моет берега.
Над скудной глиной желтого обрыва
   В степи грустят стога.

Начало первого стихотворения… Неторопливо, спокойно разворачивается перед тобой, кажется, уже знакомая картина, овеянная легкой осенней грустью… Да, пейзаж чисто русский, родной… Совсем не случайно, что в одной строфе стоят слова «грустит», «грустят».

Во второй строфе грусть обернется болью, и от спокойствия не останется и следа:

О, Русь моя! Жена моя! До боли
   Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
     Пронзил нам грудь.

С этой взволнованной, щемящей сердце интонацией прошлое как бы незримо входит в тебя, стали почти физически ощутимы и тот долгий путь, и немыслимая стрела, просвистевшая здесь, где сейчас лениво течет река, сотни лет назад… Прошлое — в тебе, но и ты — в прошлом: «Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами степную даль». Но тут же время теряет свою конкретность, былое, современное и будущее сливаются воедино:

И вечный бой! Покой нам только снится
   Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
   И мнет ковыль...

Весь цикл «На поле Куликовом» не только пронизан любовью к родной земле, верностью «святому знамени», ратному долгу. В нем живет сыновняя гордость за Русь, восхищение неподкупностью ее души, вера в ее судьбу — высокую и благородную.

В цикле «На поле Куликовом» в полной мере проявилось высочайшее поэтическое мастерство Блока. Удивительная естественность, мелодичность стиха, выразительность каждого образа, каждой детали картины, тончайшая звукопись, точность слова — все направлено на непосредственное выявление характера, силы переживания. Когда читаешь многие стихи Блока, невольно попадаешь в плен околдовывающей музыкальной волны, которая движется то медленно, то быстрее, за подъемом следует спад, потом вновь подъем: чувство поэта, кажется, не знает ни границ, ни покоя. «Каждое его стихотворение, — вспоминал современник о тогдашнем восприятии Блока, — было полно многократными эхами, перекличками внутренних звуков, внутренних рифм, полурифм рифмоидов».

С годами в блоковских стихах стала чувствоваться сдержанная твердость, суровая строгость мастера, вышедшего из-под власти всезахватывающей сладкозвучной мелодии. Поэт с осуждением говорит о «всяких тонких, сладких, своих любимых, медленно действующих ядов», и постоянно возвращается «к более простой, демократической пище». Ему искренне хотелось, чтобы друг-читатель не искал в его стихах средства уйти от действительности в пустые мечты, а обретал в них «силы для жизни», для приближения будущего.

О том, как не прост путь человека из мира грез к суровой повседневности, поэт поведал в поэме «Соловьиный сад». Ее герой, бедный труженик, проникает в чудесный сад, где все дышит негой и красотой. Но оставшаяся за оградой бренная, горькая жизнь мощно зовет его обратно. И он возвращается, не найдя ни дома своего, ни помощника в работе — безотказного осла.

А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.

Человек остается один на один со своим одиночеством, но шаг к реальной действительности сделан, и вот уже слышен удар заржавленного лома по слоистому камню… Долг перед жизнью оказался сильнее райского блаженства, призрачного счастья…

Призрак придуманного, неосуществимого счастья неодолимо влек к себе и девушку из стихотворения «На железной дороге». Что знала она, дитя «страшного мира», что окрыляло ее душу в борьбе с невзгодами? Блеклые, скучные, похожие один на другой дни; никчемные, бессмысленные мечты, отрешенность от людей, одержимых большим делом… Так бесполезно промчалась юность, «тоска дорожная, железная» разрывала сердце… И вот — «не подходите к ней с вопросами…» Сколько неизбывной печали, неподдельного сострадания в раздумьях поэта над напрасно загубленной юностью, над исковерканной судьбою… И в этом сочувствии сломленному страданиями человеку, в иных условиях могущему быть счастливым, высвечивается благородная душа поэта, впитывающая в себя печали людские, боли земли родимой.

О девушке, раздавленной унижением и жестокостью, поэт сказал: «красивая и молодая». Она была рождена для человеческого счастья, для настоящей любви, для восхищения ее женственностью. Бесчеловечно общество, где может погибнуть красота, говорит поэт. Красота, любовь — ценности непреходящие, и они достойны преклонения. Сам поэт сказал о любви к женщине слова благородные и возвышенные.

Нет, он не только боготворил красоту, женщину. Ему были знакомы и такие минуты, когда любовь оказывалась ложной, обманчивой. «Подойди. Подползи. Я ударю!» — и это произносили его уста. Но все-таки любовь была исцеляющим чувством, ибо радости и горести, ей сопутствующие, были неотъемлемы от ощущения бытия на земле. Да и могло ли быть по-иному у человека, распахивающего свое сердце грядущему, в тоске, в мучениях провозгласившего: «Но трижды прекрасна жизнь».

В короткой жизни Блока (он умер в возрасте сорока лет) были и увлечение мистическими идеями, и модернистские влияния, и разочарования в друзьях и близких людях… Но он достойно прошел через все искусы и переживания. «Человеком бесстрашной искренности» назвал Блока Максим Горький и считал его «очень понятным и близким».

Свой путь Блок определил как «путь среди революций; верный путь». Чувство истории, движение времени никогда не покидало его. Самые наилиричнейшие его стихи несли на себе отсвет современности, были гражданственными по своей глубинной сути. Родина и Любимая сливались в его лирике в один вдохновенный образ — величественный и прекрасный. С этим образом в сердце он шел навстречу ветру, что несли с собой грядущие «неслыханные перемены, невиданные мятежи». Шел навстречу революции. Он воспринял ее как неотвратимое возмездие силам зла и насилия, как очистительную грозу над просторами своей родины.

В те дни поэт ходил по Петрограду веселый, бодрый, с сияющими глазами. Все свершившееся, говорил он, нужно «принять без страхов и сомнений». Когда одна буржуазная газета обратилась к литераторам с вопросом: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» — Блок ответил без обиняков: «Может и обязана». Волны революции расходились по всей стране, докатывались до самых глухих окраин.

Не всем это было по душе. Те, кто привык жить за чужой счет, «сытые», те, кого в народе заклеймили недобрым словом «захребетники», проклинали большевиков, «чернь», неистовствовали, снабжали деньгами и оружием врагов революции… «Озлобленные» — заголовок одной из заметок, напечатанной тогда же в «Правде». Газета писала: «Послушайте разговоры в трамваях на Невском и везде, где сталкиваешься с так называемой «чистой публикой». Озлобление против новых порядков огромное. Советскую власть бранят на все лады».

Именно в те дни Блок закончил новую поэму и пометил в записной книжке: «Сегодня я — гений». Он имел право на такие слова. Завершенное произведение было поистине гениальным: каждая его строка была опалена пламенем Октября, пламенем, в котором суждено сгореть всему мерзкому, страшному, бесчеловечному, что связано с царской Россией. Поэт закончил новую поэму — «Двенадцать». Во время работы над ней и после, по признанию поэта, он «несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира)».

Этот шум, грозовой ветер революции, гулкая поступь красногвардейцев, воплотясь в поэтические образы, ритмы, интонации, навсегда остались живыми и волнующими.

Кликушествующая старушка, буржуй, что испуганно прячет нос в воротник, длинноволосый резонерствующий писатель — «вития», слезливая «барыня в каракуле», унылый, растерянный поп — они, как черные тени, появляются на улицах ночного Петрограда в мерцании огней, под свист вьюги… Но их время кончилось. Страна обрела нового хозяина — народ, хозяина, свободного, справедливого, решившего строить жизнь по своим законам. Полномочные представители этого народа — двенадцать красногвардейцев — бойцы революции, идущие вооруженным дозором сквозь снег и ветер.

В них, этих двенадцати, еще немало стихийного, бесшабашного, они не задумываясь могут совершить преступление, учинить грабеж. Но они — вершители судьбы истории — велики в главном: в разрушении прогнившего мира, в выполнении своего революционного долга. И потому — «Вдаль идут державным шагом…» Их путь — из ночи в грядущий день, к свету и счастью.

Во главе красногвардейцев поэту видится Исус Христос: для Блока образ Христа, далекий от библейского содержания, был символом обновления жизни, носителем гуманистических идеалов, нравственной чистоты.

Мне думается, идейно-художественное значение этого образа в «Двенадцати» помогают раскрыть строки стихотворения Тютчева, написанные в 1857 году:

Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..

Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы...
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, -
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа...

Блоковским двенадцати предстоит залечивать старые раны, в их душах оставшиеся от прошлого. И тогда тот, кто освящает революцию, своей душевной чистотой направит людей к исцелению. Не об этом ли думал поэт, когда однажды заметил: «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати»… Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа». Во всяком случае, этот образ, как бы противоречив он ни был, не снизил революционного пафоса самого знаменитого произведения Блока, первой великой поэмы об Октябре.

После «Двенадцати» появились «Скифы», полные патриотического накала, дышащие презрением к западноевропейской буржуазии, начавшей крестовый поход против Страны Советов. Как глашатай нового, свободного общества поэт призывает народы к братству, к труду во имя общего мира:

В последний раз - опомнись, старый мир!
      На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский мир
      Сзывает варварская лира!

«Двенадцать» и «Скифы» стоят у истоков советской поэзии рядом со стихами и поэмами Маяковского, Есенина, Брюсова.

Незадолго до кончины Блок продолжил — после перерыва — работу над большой поэмой «Возмездие» — ее замысел возник у поэта еще в 1910 году. Было задумано создание широкой эпической картины жизни России с конца семидесятых годов прошлого века до революционных боев 1905 года. «Поэма обозначает переход от личного к общему» — так он определил идейно-художественную основу произведения. Поэма осталась незавершенной…

Умер Блок 7 августа 1921 года.

Смерть поэта вызвала многочисленные отклики. «Творчество Александра Блока, — писал Маяковский, — целая поэтическая эпоха, эпоха недавнего прошлого». И далее: «Блок оказал огромное влияние на всю современную поэзию».

Это благотворное влияние продолжается до сих пор.

Не только в нашей стране — во всем мире имя Александра Блока, говоря его словами, «такой знакомый и родной для сердца звук…».